— Пустяки, разумеется. А все-таки лечиться надо, ваше величество! Вы вот лекарств не хотите…
— Ну, знаю, брат, знаю… Поди-ка сюда, — подозвал он князя Волконского. — Ты думаешь, это что? — указал ему на план.
— Дом какой-то.
— А чей дом?
— Не знаю.
— Отставного генерала Александра Павловича Романова. Я ведь скоро в отставку.
— Не рано ли будет, ваше величество?
— Что за рано, помилуй: двадцать пять лет службы, — и солдату за этот срок отставку дают. Выходи-ка и ты, брат, будешь у меня библиотекарем…
Говорили спокойно, весело; но почему-то от этого спокойствия государыне опять стало страшно: чувствовала, как вода все уходит и уходит из стакана с трещиной.
Виллие посмотрел на часы и заметил, что государю ложиться пора.
— Так я и знал, что погонишь. А мне здесь так хорошо. Ну, ладно, сейчас, — только вот простимся.
Виллие с Волконским вышли.
— Ну что, Lise, успокоились? — сказал государь, вставая.
Она хотела ответить, но опять не могла.
— Что это, право, Lise? Нельзя же так. Друг друга изводим: то вы больны, и я убиваюсь, то я болен, и вы убиваетесь. Как медведь и коза в той игрушке, знаете? — потянешь направо, медведь на козу валится; потянешь налево, коза — на медведя…
— Да нет, я ничего… А только я была так счастлива… — начала и не кончила; слезы душили ее.
— А теперь несчастны?
Обнял и поцеловал ее с такою нежностью, что дух у нее захватило от счастья: стакан, хоть и с трещиной, опять до краев наполнился.
— Милый, милый! — прижалась к нему и заплакала. — Да наградит вас Бог за всю вашу… дружбу ко мне!
Не посмела сказать: «любовь!»
— Ну, Господь с вами, — хотела перекрестить его.
— Нет, Lise, потом. Зайдите, когда лягу.
Прошел к себе в кабинет, сел за стол и начал разбирать почту. Нашел донесение генерала Клейнмихеля: «Описание злодейского происшествия в Грузине».
Голова болела, в глазах темнело от жара; не мог читать сплошь, только просматривал.
«По показанию смертоубийцы, покойница упала и закричала; в которое время он совершенно перерезал ей горло и отрезал ей голову, так что оная осталась на одной кости»…
А в заключение: «В делах и думать еще невозможно, но я в полной надежде, что граф не покинет их, лишь бы успеть успокоить его некоторым образом в домашнем быту».
Усмехнулся, подумал: как же его успокоить? Другую девку найти ему, что ли? Да нет, такой не найдешь: вон о. Фотий называет «великомученицей» эту звериху в человеческом образе, которая одной своей горничной за то, что нехорошо подвила ей волосы, раскаленными щипцами обожгла лицо.
Бросил читать; затошнило, и, казалось, тошнит от того, что читает.