— Пью, батюшка, пью. Только не молоко, а милость твоя мне лучше всех бальзамов целительных… Ничего больше не надо, — умереть бы у ног твоих, как псу, издохнуть…
Положил голову на колени государя, прижавшись к руке его мокрою от слез щекою, и смотрел снизу вверх, в самом деле, как старый верный пес.
— Одни мы с тобою, одни на свете, батюшка! Сироты бедные. Никто-то нас не любит, никто не жалеет… Вот в отставку выйдем вместе ужо, уедем в Грузино, — лепетал, как в бреду, — но полям, по лесам будем гулять, цветки собирать, песенки петь, два брата названые… Только нас двое всего, ты да я, да вот он еще, он промеж нас двух — третий…
Указал на медальон императора Павла I, висевший у него на груди. Всегда в этот день — 11-го марта, единственный день в году, — вместо портрета царствующего, надевал портрет покойного императора. Поднес его к губам благоговейно, перекрестился и поцеловал, как образ.
— Прильпни язык мой к гортани моей, аще не помяну тя во вся дни живота моего! — прошептал молитвенным шепотом. — Как ручки-то наши соединил, помнишь?..
Александр кивнул головой молча. В день восшествия своего на престол император Павел I в Зимнем дворце, рядом с комнатой, где умирала императрица Екатерина, соединяя руки Александра и Аракчеева, сказал: «Будьте вечными друзьями».
— А рубашечку помнишь?..
Государь кивнул опять с нежной улыбкой. В тот же памятный день, когда прискакавший из Гатчины на фельдъегерской тележке, под проливным дождем, и промокший весь до нитки Аракчеев должен был переменить белье, — Александр дал ему свою рубашку; и он завещал похоронить себя в ней.
— Во сне-то нынче опять видел его, — шептал все тем же благоговейным шепотом.
— Опять?
— Опять, батюшка! Каждый год в эту самую ночь. Марта 11-го каждый год. В прошлом-то году — будто смутненький такой, темненький и личико все отворачивает, шляпочку низко надвинул — лица не видать, вот как в гробу лежал. А нынче, будто, с открытым личиком, только весь желтенький, жалкенький такой, и на височке на левом малое черное пятнышко…
— Не надо! Не надо! — простонал Александр, почти в беспамятстве, закрывая лицо руками.
— Не буду, батюшка, небось, не буду. Прости меня, глупого…
— Нет, говори, говори все. Как же нынче?
— А нынче, будто все шейкою вертит. — «Что это, говорит, какой галстух тугой? Не умеют впору и галстуха сделать!» И сердится будто. А потом о тебе говорит: «Смотри, говорит, Алексей Андреич, чтоб и с ним того же не было. Береги его, будь ему в отца место!»
Александр слушал, содрогаясь, холодея весь, как будто доносилась к нему в этом шепоте нездешняя весть.