— Чубарь…
— А, — встрепенулся Родион,
— Пошли. Не видя спросонок ничего вокруг, Чубарь вскочил на ноги, сунулся туда-сюда, ощупью нашёл на полу у стены свою сумку от противогаза, взял винтовку.
— Пошли, нас ждут, — снова окликнул его Шпакевич, словно наперёд догадываясь, что тот будет долго копаться со сборами.
Из мельницы они выходили последними.
Смутный и сырой осенний день ещё брезжил на дворе, но уже заметно клонилось к вечеру. По воде, которой набралось полнехонько у сгнившей бревенчатой запруды, плыла опавшая листва, а в ракитовых зарослях вдоль речушки — несмотря на медлительность, она все-таки вырвалась из-под мельницы, — кроваво просвечивала повсюду ещё не тронутая морозом калина.
— Не иначе этот год ранняя будет зима, — исходя из неведомо каких примет, сказал вдруг Карханов. — Как раз нам, партизанам, это кстати. А вот там, на фронте…— Он кивнул головой влево от себя, где, по всей вероятности, был восток, но почему-то не стал продолжать дальше, обернулся к Шпакевичу с Чубарем. — Ладно, товарищи, не будем вас задерживать. С богом, как говорится, хотя все мы здесь атеисты. Гусев с группой ждёт вас ещё сегодня, как раз успеете до полуночи.
За пятьдесят с лишним лет своей жизни Зазыба не упомнил ещё ни одной осени, чтобы вот так, как в этом году, увидеть первый снег не из окна, как это обычно бывало. Снег застал его посреди бела дня в лесу, куда он ходил искать барсучью нору. Масея всю осень донимал надрывный грудной кашель, и Марфа Давыдовна, боясь чахотки, которая могла приключиться у сына после тюрьмы, уговорила мужа добыть барсучьего сала: им деревенский люд по-старинке, ещё с тех пор, как не было докторов, лечил эту болезнь.
— Во всяком разе, — твердила она, — вреда от барсучьего сала не будет, даже если и беспокойство из-за болезни напрасное.
Барсучью нору Зазыба отыскал без особого труда, в березняке, за веремейковским озером, он наперёд догадывался, что она где-то поблизости от деревни. Но по каляной земле нельзя было понять, дома ли уже хозяин, или покуда бродяжничает. «Не иначе, — рассудил Зазыба, — придётся несколько дней приглядывать за норой со стороны, а тогда уже на что-то решаться». У него только и было сегодня работы, что выбрать да срезать удобную палку, пусть стоит припрятанная, наготове, потому что ни ружья, ни капкана в доме не было, значит, надеяться приходилось только на эту длинную, словно рогатина, с какой мужики ходят на большого зверя, палку, да на свою поворотливость, даже ловкость, если она ещё сохранилась у человека в таком немолодом возрасте. Ну, да обижаться на здоровье Зазыбе в ту пору, сдаётся, было грешно и помощи просить ни у кого из соседей он не думал, даже сына и того не собирался звать на такое дело. Словом, охота на барсука готовилась, как говорится, полным ходом. А пока барсук самым спокойным образом обитал себе в норе (надо думать, что он все-таки перестал бродяжить на воле и обосновался на зиму), Зазыба, направляясь назад в деревню, обратился мыслями к иным заботам. Это не были заботы в полном смысле слова. Просто воспоминания. Почему-то опять, но теперь уже вроде без всякой причины, в голову пришёл давний махновский плен и спасение из него. Странно, сегодня все это — кажется, первый раз в жизни — не принесло удовольствия. Переворачивались перед ним сами собой или от особого дуновения времени страничка за страничкой в книге судьбы. Но первые снежинки, что внезапно посыпались на деревья из низкой тучи, сильно обожгли Зазыбове лицо и остановили ход мыслей.