Поэтому и сидел на краю обрыва, тупо отряхивая запыленный и перемазанный смолой плащ, не решаясь посмотреть на мучающееся животное. Только довольное ржание, ничем не напоминающее стон страждущего, вывело его из ступора.
«Вот ведь зараза! – выругался он, наблюдая за чуть-чуть прихрамывающей клячей, бодро ощипывающей травку с микроскопической полянки. – Я тут сижу, во всех грехах себя виню… Ну, держись, симулянт!»
Скрипя зубами от боли во всем усталом, расшибленном теле, Арталетов с трудом поднялся на ноги и тяжело пошел на коня-предателя, между делом подобрав плеть, которую обронил по дороге.
И несдобровать бы коняге, да поднял он на Жору глаза, вобравшие в себя всю вековую печаль лошадиного племени, такие большие, кроткие, которые в подлунном мире встречаются еще только у людей, и то – лишь у одного народа. И карающая длань с зажатой в ней нагайкой безвольно опустилась…
* * *
Ну кто бы мог подумать, что ботфорты так мало подходят для пеших прогулок по пересеченной местности?
Придуманные кавалеристами и для кавалеристов, они немилосердно терли ноги, собирались уродливыми складками под коленями, заставляя идти по-кавалерийски, враскоряку, цеплялись шпорами за все на свете… Попробуйте пройти километра два-три в высоких болотных сапогах по жаре, и вы познаете лишь малую толику «прелестей» пешего марша в этой изуверской обуви. А наш путешественник прошагал много больше…
Порой он подумывал вообще скинуть дворянскую обувку и дальше топать босиком, но для дворянина того времени показаться на людях босиком означало покрыть себя несмываемым позором. Японские коллеги и по меньшим поводам делали себе зверское харакири самым мучительным способом из всего богатого арсенала добровольного ухода из жизни. Тупым мечом крест-накрест.
Так что, обливаясь потом и морщась при каждом шаге, Арталетов тащился по горной дороге, проклиная на чем свет стоит и подлого торопыгу в знакомом плаще, уведшего из-под носа приличного коня, и свое дурацкое желание повидать минувшие эпохи, и Серого, и покойного Леплайсана, пока еще живого и здорового…
Он так и не понял, какая сила сшибла его с ног и покатила по земле. Лишь краем глаза он отметил поджарое серое тело и почему-то успел подумать:
«Так вот ты какой, знаменитый арденнский волк…»
И уж совсем предсмертным бредом показался ему грустный голос короля Генриха, произнесший где-то совсем рядом:
– Эх, д’Арталетт, д’Арталетт… Вам еще не надоело раз за разом портить мне охоту?
* * *
– Ну почему же, почему же, удивился… В первый раз. – Генрих задумчиво взглянул на свет заходящего солнца сквозь бокал с бургундским и пригубил, закатив глаза и причмокнув. – Не находите, милый мой д’Арталетт, что букет этого «Шато-Арнольди» урожая шестьдесят восьмого чрезвычайно тонок?