Это был серьезный урок, принятый всеми близко к сердцу. Никакого тенденциозного изложения материала, никаких шуточек над играми богов. Плата за иронию – смерть.
Муза наконец открывает глаза и смотрит на меня.
– Хокенберри, – произносит она тоном завзятого бюрократа, намеревающегося вышвырнуть на улицу конторского служащего средней руки, – как давно вы с нами?
Я понимаю, что вопрос риторический, но пообщайтесь с божеством, пусть даже такого мелкого пошиба, и вы тоже начнете отвечать на все вопросы.
– Девять лет, два месяца и восемнадцать дней, богиня.
Она кивает. Я самый старый из выживших схолиастов. Продержался дольше всех. И хозяйке это известно. Тогда к чему такое официальное признание моей долговечности? Может, это лирический пролог перед тем, как взбесятся наноциты?
Я всегда учил студентов, что муз было девять: Клио, Евтерпа, Талия, Эрато, Полигимния, Урания и Каллиопа. Каждая из дочерей Мнемозины, согласно поздней греческой традиции, получила в дар власть над каким-нибудь способом художественного выражения: игрой на флейте, к примеру, танцем, искусством рассказчика, героической песни… Однако за девять лет, два месяца и восемнадцать дней службы соглядатаем в долинах Илиона лично я видел и был представлен только одной музе – той, что сейчас возвышается за мраморным столом. Полагаю, это Каллиопа. Не сказать, чтобы мне очень нравился ее голос, противный и резкий, точно клаксон (а ведь calliope означает «сладкоголосая»). Зато на подчиненных он действует безотказно. Муза скажет: «лягушка» – и мы прыгаем.
– За мной, – бросает хозяйка, стремительно поднимаясь с места, и выходит из беломраморной залы через особую боковую дверь.
Я подскакиваю от неожиданности и бегу следом.
Рост у Музы божественный, более семи футов, а формы по человеческим меркам совершенные (хоть и не такие роскошные, как у той же Афродиты). Напоминают фигуру женщины-легкоатлетки из двадцатого столетия. Даже при слабой гравитации Олимпа я с трудом поспеваю за хозяйкой, ступающей по коротко стриженным лужайкам между белоснежных строений. И вот она останавливается у стоянки колесниц. Мы здесь именуем их так, пусть сходство и невелико. Низенькие транспортные средства, изогнутые в виде простой подковы. Ни возничих, ни поводьев, ни коней. Уже внутри колесницы Муза хватается за перила и зовет меня за собой.
Медленно, с бешено колотящимся сердцем шагаю следом и тут же отодвигаюсь в сторону. Хозяйка стучит длинными пальцами по золотому клину – это что-то вроде панели управления. Мигают огоньки. Раздается гудение, громкие щелчки, внезапно колесницу опоясывает силовая решетка, и мы поднимаемся над травой, быстро вращаясь. Перед глазами возникает пара голографических «коней», которые галопом «возносят» нас в небо. Знаю, изображения лошадок нужны, чтобы не сбивать с толку греков и троянцев, но иллюзия настолько безупречна, что и я готов поверить в скакунов. Вцепившись в край борта, пытаюсь собраться с духом, хотя никакого ощущения взлета не появляется. Даже когда транспортный диск выплясывает пьяную джигу, а колесница ныряет вниз и, промчавшись в сотне футов над скромным храмом Музы, разгоняется по направлению к глубокой впадине озера кальдеры.