Неподалеку от Пелеева сына, по правую руку от Одиссея и Атридов, но чуть в стороне видны Манмут, Орфу и Томас Хокенберри, доктор филологии, облаченный в форму троянского пехотинца. Нельзя не заметить, как захватывает его все происходящее, однако в то время, когда тысячи воинов благородного Ахилла недвижно замерли в ожидании приказа, схолиаст нервно переступает с ноги на ногу.
– Чего ты топчешься? Проблемы? – шепчет маленький робот по-английски.
– У меня какая-то дрянь в трусах ползает, – шипит Хокенберри в ответ.
И вот обе армии собраны. Последние силы – человеческие и бессмертные – подтянуты и приведены в боевой порядок. Воздух наполняет жуткая тишина. Лишь только волны медленно накатывают с шелестом на галечный пляж да марсианский бриз слабо посвистывает между скал, еле слышно проносятся по небу летучие колесницы, негромко гудят «шершни», кое-где всхрапывает конь или случайно бряцают бронзовые доспехи воина, слегка переменившего позу. Самый мощный и вездесущий звук создают десятки тысяч возбужденных людей, которые внезапно утратили умение ровно дышать.
Великан Зевс выступает вперед, его божественное тело с легкостью прорезает Эгиду, будто струи водопада.
Ахиллес шагает на ничейную землю и дерзко глядит в лицо отцу бессмертных.
– МОЖЕТ, СКАЖЕТЕ ЧТО-НИБУДЬ НАПОСЛЕДОК, ПРЕЖДЕ ЧЕМ ИСТРЕБИТСЯ ВЕСЬ ВАШ РОД? – спрашивает бог будничным тоном, но столь громогласно, что слова достигают самых отдаленных концов поля брани, отчетливо раздаваясь даже на крутобоких ахейских судах.
Пелид выдерживает паузу, оборачивается на свои бесчисленные рати, устремляет взор на Олимп и несметные вражеские полчища, затем запрокидывает голову и снова глядит на исполина Кронида.
– Сдавайтесь без боя, – изрекает Ахиллес, – и мы пощадим ваших богинь. Лишние рабыни и наложницы нам не помешают.
Даэман проспал два дня и две ночи. Несколько раз он в полузабытьи позволял Аде накормить себя бульоном или Одиссею – побрить и выкупать изможденное тело, однако ни говорить, ни слушать сил у него не было. Метеоритный дождь возобновлялся и на следующий вечер, и потом еще раз, но рев и грохот в небесах не потревожили глубокого сна. Мужчина не пробудился, даже когда на поле, где учил Лаэртид, со скоростью в тысячи миль в час врезался небольшой космический обломок; на месте удара остался кратер пятидесяти футов в поперечнике и девяти футов глубиной, а уцелевшие северные окна особняка лишились последних стекол.
Утром третьего дня Даэман открыл глаза. Ада сидела на краешке кровати – ее собственной, как выяснилось позже. Одиссей стоял в дверном проеме, скрестив на груди руки.