«Может!» – говорю я вам, и говорю так громко, что вздрагивают и Москва, и Петушки. В Москве – нет, в Москве не может быть, а в Петушках
– может! Ну так что же, что «сука»? Зато какая гармоническая сука! А если вам интересно, где и как я ее откопал, если интересно – слушайте, бесстыдники, я вам все расскажу.
В Петушках, как я уже вам говорил, жасмин не отцветает и птичье пение не молкнет. Вот и в этот день, ровно двенадцать недель тому назад, были птички и был жасмин. А еще был день рождения непонятно у кого. И еще – была бездна всякого спиртного: не то десять бутылок, не то двенадцать бутылок, не то двадцать пять. И было все, чего может пожелать человек, выпивший столько спиртного: то есть, решительно все, от разливного пива до бутылочного. А еще – спросите вы? А еще что было?
А еще – было два мужичка, и были три косеющих твари, одна пьянее другой, и дым коромыслом, и ахинея. Больше, как будто, ничего не было.
И я разбавлял и пил, разбавлял «российскую» «жигулевским» пивом и глядел на этих «троих» и что-то в них прозревал. Что именно я прозревал в них, не могу сказать, а поэтому разбавлял и пил, и от этого еще острее прозревал.
Но вот ответное прозрение – я только в одной из них ощутил, только в одной! О рыжие ресницы, длиннее чем волосы на ваших головах! О невинные бельмы! О эта белизна, переходящая в белесость! О колдовские и голубиные крылья!..
– Так это вы: Ерофеев? – и чуть подалась ко мне, и сомкнула ресницы и разомкнула…
– Ну, конечно! Еще бы не я!
(О, гармоническая! Как она догадалась?)
– Я одну вещицу вашу читала. И знаете: я бы никогда не подумала, что на полсотне страниц можно столько нанести околесицы. Это выше человеческих сил!
– Так ли уж выше! – я, польщенный, разбавил и выпил. – Если хотите, я нанесу еще больше! Еще выше нанесу!..
Вот – с этого все началось. То есть, началось беспамятство: три часа провала. Что я пил? О чем говорил? В какой пропорции разбавлял? Может, этого провала и не было бы, если б я пил не разбавляя. Но – как бы то ни было – я очнулся часа через три, и вот в каком положении я очнулся: я сижу за столом, разбавляю и пью. И кроме нас двоих – никого. И она – рядом, смеется надо мною, как благодатное дитя. Я подумал: «неслыханная! Это – женщина, у которой до сегодняшнего дня грудь стискивали только предчувствия. Это – женщина, у которой никто до меня даже пульса не щупал. О, блаженный зуд в душе и повсюду!»
А она взяла – и выпила еще сто грамм. Стоя выпила, откинув голову, как пианистка. А выпив, все из себя выдохнула, все, что в ней было святого – все выдохнула. А потом изогнулась, как падла, и начала волнообразные движения бедрами – и все это с такою пластикою, что я не мог глядеть на нее без содрогания…