Про фургон и карету он узнал от настоятеля.
– После чего помрем, – сказал я. – Может, тебе и не нужен отдых. А мне нужен. И лошадям тоже. Где мы сможем отдохнуть лучше, чем в монастыре? Одно название чего стоит.
Он только раздраженно зашипел в ответ. А я все никак не мог взять в толк, отчего погоня за Костоправом вдруг сделалась для него самым важным делом в жизни. Он уже настолько сам себя загнал, что соображал не лучше, чем пьяный опоссум.
Но он оказался не единственным, у кого от проблем крыша поехала. Настоятель монастыря был в его команде.
– Он сказал, что предзнаменования так плохи, – криво ухмыляясь, сказал Ворон, – что они не позволяют никому здесь останавливаться. Они даже выгоняют людей.
Часть сказанного я понял и сам; Ворон успел немного научить меня этому языку. Монах сказал что-то такое насчет страшной бури, надвигающейся с севера. Увидев, что этот раунд мне никак не выиграть, я послал их обоих к черту, добавив еще несколько словечек, которые могли бы сильно расстроить мою маму, ковыряющуюся в картофельных грядках. После чего отправился к лошадям, чтобы пожаловаться им на все свои невзгоды. Лошади мне посочувствовали.
Ворон собрал все необходимое, и мы тронулись дальше. Я спрашивал себя, сколько нам осталось до края света. Мы уже забрались так далеко, что и представить невозможно.
Мы почти не разговаривали. Не потому, что я злился. Я давно уже стал фаталистом. Мне казалось, Ворон размышляет над тем, что сказал монах. Он и не заметил, что я понял ту часть беседы. С севера надвигается страшная буря.
На наречии Самоцветных городов слово «страшный» имело с полдюжины значений. «Дьявольский» в том числе.
Когда мы добрались до края леса, почти совсем стемнело.
– Дальше придется идти пешком, – сказал Ворон. – Настоятель говорил, что дорога через лес хорошая, но в темноте нам все равно придется нелегко.
Я что-то проворчал в ответ. На лес мне было наплевать. Меня удивили странные холмы на той стороне. Никогда не видел ничего похожего. Со всех сторон окруженные степью, поросшие рыжевато-коричневой сухой травой, своими гладкими очертаниями они напоминали горбы гигантских животных. Которые задремали, подобрав под себя ноги и спрятав голову так, что ее было не разглядеть.
Они были очень сухие, эти холмы. Уже не хватало света, чтобы разглядеть их как следует, но перед тем, как совсем стемнело, я успел заметить на торбах несколько выжженных проплешин.
Лес тоже весь иссох. Деревья, по большей части, напоминали неряшливый грязноватый дубняк с ломкими остроконечными, как у падуба, листьями синевато-серого цвета. Не то что северные дубы, с их темно-зеленой сочной листвой.