Тут я увидел, как Дражко подвернул ногу и с маху шлёпнулся на лёд. Суетливо приподнялся, встал, даже рукой махнул – ничего, мол, пустяки! – и свалился опять.
Ну, плясун, подумалось мне. Вывихнул поди. А не то сломал!
Но подумал я об этом не сразу, а мгновением попозже. Когда успел уже кинуть и удочку и окушков и пуститься к нему. Подумал и сам себе подивился: да с чего бы?.. И посреди очередного прыжка уже решил было остановиться, но не остановился, продолжал бежать. Потом подумал ещё: а ведь вскочит сейчас, змеёныш, да как расхохочется, натянув нос дурню… Добро же. Глотать ему тогда ту щуку, да не с головы, а с хвоста!
Но Дражко не вскочил. Приподнялся на локтях, испуганно поглядел на меня, отмерявшего саженные скачки, и жалко позвал:
– Твёрд!.. Помоги!..
А смотри-ка – подкатила нужда, так и речи ласковые завёл, и имя припомнил… Я был уже рядом. Я без лишней болтовни наклонился посмотреть его ногу. Правая ступня, точно, выскочила из сустава. Впредь наука: плясать пляши, а под ноги смотреть не забывай! Сапожок надо было бы разрезать, но я пожалел добрую меховую обувку – небось, Добрыня же и тачал. Потихоньку, осторожно, я потянул сапожок с ноги. Учись, терпи, не всё пряники жевать, бывает и солоно! Дражко вздрогнул, побелел лицом и заплакал. Малец всё-таки. Щеня глупое…
– Не скули! – сказал я ему. – Не девка! Твой отец кормщиком был!
Он унялся. Молчал всё то время, пока я стаскивал с него сапог. И только раз взвыл в голос – это когда я крепко взял в руку его ступню и дёрнул, ставя её на место.
Идти сам он, конечно, не смог, а кликать на помощь было по-прежнему некого. Что тут делать? Я взвалил его себе на спину и понёс. Думал, Дражко закричит взять и щуку, но он и не пискнул. Лезть вверх по круче было нелегко, трижды я падал на колени, съезжал далеко вниз. Дражко, ничего, помалкивал себе, только знай сопел мне в ухо, крепко обняв за шею… Всё-таки я выбрался с ним на берег, и тут нас приметил шедший мимо гридень из княжьих. Мигом вернулся, схватил у меня Дражка, бегом в крепость с ним побежал… Тоже мне, покалеченного нашёл!
Отдышавшись, я вернулся забрать добро. Постоял над щукой, и невесть с чего мне стало её жаль. Сильное тело вытянулось в смерти и словно бы ссохлось, потеряв былую гибкую стать, расшитые бисерные бока потускнели, прихваченные ледком… Была бы жива, я бы, пожалуй, отпустил её в прорубь. Пусть бы гуляла себе в речной придонной траве да рассказывала малым щурятам, какие бывают на свете чудеса.
Белая дорога реки, стиснутая заледенелыми кручами, уходила вдаль, в мглистую морозную дымку. По верху обрывов неподвижными стражами стояли одинокие великаны-сосны, а внизу, заметённые по макушки, дремали в голубых перинах заросли ольхи, по которым самую реку называли иногда Вольховой… И розовыми столбами возносились в звенящее безоблачное небо дымы из невидимых отсюда, с реки, ладожских домов! И стояло над ними далёкое солнце в морозном венце негреющих прозрачных лучей!