Сергей отодвинулся.
– Пойду позову Ветку, – сказал он…
Дальше начиналась река, берег ниспадал крутым каменистым обрывом, от воды поднимался туман, и шуршали невидимые камыши у оврага. Луны нынче не было. Вернее, она была, но – закрытая облаком, которое немного светилось. Вероятно, клонило к дождю. Плеснула рыба, и томительный мокрый звук улетел в неизвестность.
Сергей бросил вниз сигарету. Курил он редко и только в соответствующем настроении. К черту, подумал он. Почему я должен переживать из-за каждого слова? Харитоша ведь вовсе не собирался меня обидеть. Ну – сказал, ну – это его точка зрения. И, наверное, точно так же не говорила ничего обидного Лидочка. Лидочка вообще сегодня – сама деликатность. Ринулась мне на выручку, укоротила язык Харитону. То есть, не из-за чего переживать. И однако, как они не могут понять, что судьба – это вовсе не значит бежать и карабкаться, что совсем не обязательно пробиваться наверх и что жить можно так, как несет тебя само течение жизни. Разумеется, иногда подгребая, чтобы не захлебнуться. Этого они почему-то не понимают. В их представлении, жизнь – это непрекращающаяся борьба. Гандикап, где мы все – как хрипящие лошади. Надрывается сердце, копыта стучат по земле, валится под ноги участников мыльная пена. А вот я не хочу быть хрипящей лошадью. Мне это не интересно.
Он вспомнил злое и вместе с тем обиженное лицо Виктории. Как она делала вид, что у нее на кухне – какие-то неотложные хлопоты. Как она переставляла кастрюли с места на место и как, хотя этого и не требовалось, попыталась начать мыть посуду. И как все-таки не выдержала и бросила губку в раковину: «Не хочу, чтобы моего мужа считали блаженненьким идиотом». – «Никто меня идиотом не считает», сказал Сергей. – «Считают, ты просто не желаешь этого видеть». – «Хорошо, пусть считают, что здесь такого?» «А такого, что это переносится и на всю нашу семью». – «Ты имеешь в виду себя?» – «Я имею в виду Андрона». – «Уверяю тебя, что ты ошибаешься». – «А, да хватит! Что с тобой разговаривать»!..
Хорошо еще, что Ветка не могла долго сердиться. Она все-таки вымыла сгоряча пару тарелок – кое-как их протерла, грохнула на сушилку, а потом уже несколько спокойней пробормотав: «Ладно, неудобно бросать их одних», не сказав больше ни слова, отправилась в комнату.
Обида, однако, осталась. Внутренняя такая обида, незаживающая. Что-то много за последнее время их накопилось. Сергей вздохнул. Надо было идти. Он поднялся с бревна, на котором расположился, – потянулся, шагнул – и в тот же момент кто-то раздраженно сказал в зарослях ивы: "Ну, иди, обалдуй, что ты останавливаешься все время!.. "А другой, мальчишеский голос ответил: «Да тут камешек в сандалю попал, ступать больно…» – «Ну так вытряхни, хромоногий!..» – «А я что делаю?..» – В зарослях завозились, запрыгали, пытаясь сохранить равновесие, хрустнула обламывающаяся ветка и, по-видимому, второй мальчишеский голос болезненно вскрикнул: «Ой!..» – «Ну что еще?» – возмущенно осведомился первый. «На колючку какую-то наступил…» – «Ну, ты чайник, зря я с тобой связался!» – «Подожди, подожди, я сейчас выну…» – «Нет у нас времени, я тебе объяснял!» – «Ну, секундочку…» – «Я так и скажу Ведьмаке, что из-за тебя опоздали…» – «Ну, Витюнчик!..» – «Пусть тебя заберут, как Байкала.» – «Ну все-все, уже вытащил»…