К бинту вприпрыжку подбирался воробей, и Иридий Викторович чуть не застонал от зависти к нему, к его припрыгивающей походочке – живут же люди... ну и что, что по воде – он, наверное, уже привык босиком. А вот когда в груди отчаяние раздувает жаровню – хоть шашлык пеки, а мизинец с безымянным пальцем дергает током вместе с проводочками, ведущими от плеча... Да это еще что – если бы не эта незатейливая телесная боль, ему бы вообще не вынести другой, главной.
В лед был впечатан след человеческой ноги с когтями. Иридий Викторович поискал, у кого здесь могли быть такие когти, но все были в сапогах, и он забыл о своем недоумении. А потом увидел этот же след, но уже без когтей, зато рядом была оттиснута такая же собачья лапа. Наложились, значит, без всякого выражения подумал он. Глаза перебрались на предвыборный плакат Хренделевича, высматривавшего уже словно из-за декоративной решетки – нацарапанной кем-то шестиконечной звезды. Чем только люди не занимаются от избытка счастья – выдвигаются, голосуют, царапают...
Вдали завыл автобус. Иридий Викторович глянул в ту, совершенно не интересную ему сторону. Фонари высвечивали в измороси светящиеся конусы, похожие на северные чумы – обиталища страсти, обиталища несгибаемых бетонных столбов. Бесконечное светящееся стойбище уходило в никуда, в то самое никуда, в которое уходит все, что дает человеку силы хоть ненадолго забыть о подступающих к нему безднах. Стекла автобуса были залиты потеками сгущенного молока или даже... что за языческий обряд торжественно отправляло на крыше автотранспортное предприятие?.. Иридий Викторович выжидал, когда автобус взвоет с особенным отчаянием, и тогда позволял себе послабление: стонал в нос вместе с ним. Рядом с Иридием Викторовичем тряслась прыщавая алкоголичка в мужском брезентовом плаще. Она непрерывно шмыгала носом, время от времени еще и вытирала его рукой, не вынимая ее из кармана. Наверное, и Витька живет у такой же...
Иридий Викторович почувствовал, что все свое выстраданное доцентство и чистенькую квартирку он сей же миг не колеблясь обменял бы на пожизненный лечебно-трудовой профилакторий, чтобы только научиться спокойно – от удовольствий он давно отрекся! – спокойно барахтаться в грязи и строго утилитарно смотреть на женщину как на незначительную часть ее самой. В этот миг автобус дал возможность от души взвыть с ним заодно, но тут же предательски умолк. Иридий Викторович поспешно сменил безнадежное мычание на судорожный кашель, но было поздно – на него стали оглядываться с удивлением и недовольством. Дисциплинированная душа немедленно подтянулась, а Иридий Викторович заспешил к выходу, хотя ехать ему было еще довольно далеко.