Причем употребление ненормативной лексики все менее четко определяется социальными, географическими, цеховыми рамками. Все шире растекаются потоки брани, уличного арго, групповой лексики, тюремной фразеологии. Раньше жаргон был уделом четких социальных и профессиональных групп. Теперь он почти национальное достояние. Раньше слово "капуста", например, мог употребить только фарцовщик. Слово "лажа" - только музыкант. Слово "кум", допустим, - только блатной. Теперь эти слова употребляют дворники, генералы, балерины и ассистенты кафедр марксизма-ленинизма. Случилось то, что лаконично выражается народной поговоркой: "Какое время, такие песни".
Вот мы и подошли к главному. С чем имеет дело хороший переводчик? Он имеет дело не с песнями. Он имеет дело - с временем.
А число словарей, в общем-то, пополняется. Вышел, например, "Словарь блатного жаргона". Издал его в эмиграции писатель А. С. Скачинский. В Союзе он был малоизвестным литератором. Естественно, сидел. Упомянут Солженицыным в "Архипелаге" как почти единственный зек, успешно бежавший из магаданского лагеря.
Будучи заключенным, Скачинский увлекся языковыми проблемами. На богатом лагерном материале подготовил словарь. Смог издать его только на Западе.
Когда-то я разослал этот словарь чуть ли не всем знакомым переводчикам. Все они были счастливы. Профессор Дон Финн - большой чудак, американский коммунист и великий знаток русской литературы - написал мне: "Дорогой подельник! Благодарю тебя за железньш словарь. Думаю, что он будет в жилу". И подписался: "Тихий Дон".
Портрет на обложке
Прошло несколько лет. Я выпустил четыре книги по-английски. Статья обо мне появилась в знаменитом "Нью-Йорк тайме бук ревью". К тому же on the front page*, на обложке. Да еще и украшенная пятью фотоснимками, включая младенческий. Короче, поздравления, открытки, телефонные звонки. Один знакомый позвонил из Дейвиса в Техасе:
- Ты жив? Я был уверен, что ты умер от пьянства. А то слишком уж много чести для живого писателя.
Мои друзья, конечно, радовались. Хотя при этом вели какие-то обидные дискуссии. Споры о причинах моего, что называется, успеха. Один знакомый говорил: "Тут дело в модной русской проблематике". Другой: "Америка проявляет благородную снисходительность к эмигрантам". Третий: "Его легко переводить". Четвертый: "Довлатов - либерал, поэтому ему симпатизирует американская интеллигенция". Пятый:
"Сережино кавказское обаяние действует на шестидесятилетних женщин". И так далее. Хоть бы один попытался увязать эти фанфары в "Обозрении" с достоинствами моей новой книжки.