Взглянув на молодого человека, Полвин сказал:
— Спасибо… Я слышал все…
Ему казалось сейчас очень важным, значимым, главным высказать то, что накопилось в душе, а уж потом как получится…
— Оля…
— Папа…
— Погоди… — Николай повернулся, и было видно, что боль все же не до конца отпустила его… — Оля, мы с мамой…
— Папа, прекрати. Я все поняла. Я знаю, что вы не бросали и не предавали меня.
— Нет… Мы предали… Предали Кассию, когда узнали от Рокотова о том, что случилось с его планетой, и испугались, не решились помочь. — Полвин говорил тихо, но в его словах чувствовался нечеловеческий надрыв. — Нам казалось, что беда далеко и никаким краем не сможет задеть нас… Мы ошиблись… Горько, жестоко ошиблись… Благополучие свое не построишь на чужой боли… и стыдно, что осознаю это сейчас… Стыдно… — Полвин несколько секунд помолчал, будто собираясь с силами, а потом с горечью добавил:
— Наши предки были русскими офицерами, которые помнили, что такое родина и честь… Видно, господа, мы потеряли это… Тогда пусть не мы пусть скажут молодые…
Он поднял взгляд, посмотрел на дочь, потом на Рощина…
— Этот адмирал Надыров показал цену своих обещаний. Когда нас превратят в рабов, будет поздно что‑то делать… — заключил он.
Андрей, который смотрел на него, почувствовал, как по спине пробежал легкий озноб. Два слова задели его. Русский офицер… Это являлось чем‑то незнакомым, но закрепленным на уровне генной памяти поколений.
— Ваша дочь, Николай Андреевич, сумела понять меня… — негромко произнес он после короткой паузы, когда понял, что Полвин ждет именно его мнения. — У нас нет сил, чтобы защищать Кассию, — это нужно было делать раньше. Однако есть шанс попытаться изменить ситуацию вообще… — Рощин запнулся, подбирая слова. Было видно, что он не привык к публичным выступлениям перед какой‑либо аудиторией. — Понимаете… — собравшись с мыслями, продолжил он. — Люди на Земле живут очень плохо, но они не виноваты в том, что, как я, например, родились в перенаселенном, урбанизированном мире. Им дурят мозги, обещают райские планеты, а потом, когда наступает разочарование, понимаешь, что попал на обыкновенную, грязную войну, цели которой выгодны лишь тем, кто наверху, у кормила власти… когда осознаешь это, то уже становится поздно — ты вовлечен в бойню, и нет пути назад… Вы понимаете меня?
Андрей поднял взгляд. Полвин и Лисецкий одновременно кивнули. По их глазам Рощин видел, что они действительно понимают его… По крайней мере ему хотелось верить в такое понимание…
— Это одна сторона проблемы, — произнес он, взяв со стола пачку сигарет. — Но миллионы людей, призванных сейчас во флот, скоро закончат свои внутренние искания, их повяжут кровью, как Сейч пытался сделать это сегодня со мной. И что самое удручающее — они не увидят на своем пути никакого достойного сопротивления, которое заставило бы их задуматься — за что они проливают кровь, чьи интересы пытаются защитить?.. Им будет практически неведома заставляющая переосмысливать войну горечь поражений, потому что колонии разрозненны, эгоистичны в силу особенностей своего развития, и не нужно взирать на Дабог как на правило этой войны — правилом, к сожалению, станет Кассия… Миры будут падать под сапог Альянса один за другим, как переспелые яблоки. Ну, а те, кто попытается организовать разрозненное сопротивление, будут стерты, превращены в пепел…