Лица, бывшие на особом подозрении, вроде Джулиэна Фока, теперь еще чаще подвергались порке и еще дольше содержались в особых камерах, где нельзя было ни стать, ни сесть, ни лечь.
В декабре на две недели был наложен запрет посещения и письма, а вновь прибывшие заключенные запирались в одиночки. Во всех камерах заключенные засиживались за полночь, словно школьники в дортуаре, и шепотом судили и рядили – просто ли это месть Снэйка Тизры, или же на воле случилось нечто такое о чем заключенные не должны знать.
Мэри Гринхилл пришлось взять на себя руководство ячейкой Нового подполья в Форте Бьюла, когда Джулиан Фок, и его дед, и Джон Полликоп были арестованы и отправлены в ту же тюрьму, где был отец Мэри, и когда запуганные репрессиями более робкие революционеры, вроде Мунго Киттерика и Гарри Киндермана, совсем отказались от участия в НП. В этой ячейке остались теперь только Сисси, отец Пирфайкс, доктор Олмстэд со своим шофером и еще человек шесть. Мэри осуществляла руководство с превеликим гневом и усердием, но не слишком разумно. Вся деятельность ячейки ограничивалась теперь оказанием помощи при побегах за границу и передачей маловажных антикорповских материалов, которые удавалось добывать без Джулиэна.
Злой дух, вселившийся в Мэри с тех пор, как был казнен ее муж, овладел всем ее существом, и вынужденное бездействие приводило ее в ярость. Она совершенно серьезно заводила речь о политических убийствах. И раньше, задолго до того, как наступил день дочери Дормэса Мэри Гринхилл, защищенные золотом тираны трепетали в своих дворцах, вспоминая о молодых вдовах, вынашивавших планы мести в поселках между темных холмов.
Сначала она хотела убить Шэда Ледью, который (по ее предположению) собственноручно застрелил ее мужа. Но в таком маленьком городке, как Форт Бьюла, это убийство могло бы навлечь еще большие несчастья на ее уже и так сильно пострадавшую семью. Она не шутя предлагала (до того как Шэд был арестован и убит), чтобы Сисси в целях шпионажа согласилась с ним жить. Сисси, еще недавно столь легкомысленная дерзкая, а теперь, когда у нее отняли Джулиэна, похудевшая и молчаливая, была совершенно уверена, Мэри сошла с ума, и боялась спать с ней в одном доме. Она вспоминала, как однажды Мэри – в то далекое время, когда она была кристально ясной и кристально-твердой спортсменкой, – ударила хлыстом фермера, мучившего у нее на глазах собаку.
Мэри раздражала осторожность доктора Олмстэда и отца Пирфайкса, которые хоть и любили по-своему неопределенное состояние, называемое Свободой, вовсе не были готовы пойти во имя нее на мученичество. Она возмущалась, кричала на них: и они еще смеют называть себя мужчинами? Почему они тогда ничего не делают?