— Итак, — произнес Цернциц с тяжким выдохом. — Итак… Сегодня мы должны предстать перед нашими гостями, перед всей этой городской шелупонью в наилучшем виде. Все, что они увидят здесь, все, что они съедят, выпьют, почувствуют, должно не просто им понравиться, они обязаны обалдеть… Слушаю предложения. Люцискин… Давай ты, у тебя всегда в голове черт знает что творится. Настал твой час, Люцискин!
— А почему я? — С места поднялся грузный и бесформенный первый зам Цернцица.
— Не тяни.
— Ну что ж… Пусть так, — просипел Люцискин таким тонким голосом, будто струя воздуха с трудом протискивалась сквозь его голосовые щели. — Если вы, Иван Иванович, возьмете на себя труд провести наиболее уважаемых гостей по нашим владениям… К ним не скоро вернется дар речи. Компьютеры, сейфы, автоматика, связь. Предложите им поговорить с заокеанским президентом, с тевтонским канцлером, Жаком-Шмаком…
— Понял. Дальше, — Цернциц записал несколько слов в блокнот.
— Я вот еще что подумал… — Люцискин помялся, посмотрел на Цернцица и тут же стыдливо опустил глаза, словно бы не в силах преодолеть совестливость.
— Ну, скажи уже наконец, что ты такое подумал, что заставляет тебя краснеть при людях?
— Я подумал, что можно было бы одному-второму позволить… Остальные просто захлебнутся от зависти и ущербности, просто захлебнутся, твари поганые! — Глаза Люцискина при этом сверкнули зло и даже свирепо, из чего можно было заключить, что как раз он-то и окажется среди завистников и ущемленцев.
— А позволить-то им что? — Цернциц начал терять терпение.
— Ну, это… Недолго посидеть в вашем кресле… В котором вы сейчас восседаете, Иван Иванович. — Люцискин залился румянцем пуще прежнего.
— Посидят, и что?
— Ну, это… Со всеми вытекающими последствиями.
— Вытекающими?
— Последствиями.
— Ничего не понимаю. — Цернциц беспомощно посмотрел на участников совещания, но все тоже стыдливо опустили глаза.
— Я имею в виду по полной программе, — продолжал Люцискин. — По полной программе обслуживания… Я имею в виду…
И только тогда Цернциц понял, на что намекал бесформенный от обилия тела Люцискин. А поняв, заглянул под стол, чтобы убедиться, что мерцающие глаза смуглой красавицы, как и прежде, полны любви и обожания, запретной любви и порочного обожания.
— Чтобы хоть один человек… На короткое время… Мог ощутить величие… И прочие удобства… — продолжал Люцискин.
— Да? — переспросил Цернциц. Видимо, такая мысль не приходила ему в голову. — Да? — снова повторил он, уже представляя влиятельных лиц города в своем кресле. И взгляд его опять пересекся с мерцающим в полумраке подстолья взглядом красавицы. — А что… Это будет забавно, хе! Пусть глава администрации или представитель президента посидят здесь минут по пять, десять… чтобы было что вспоминать до конца дней своих, а?