За неделю привели они хозяйство в порядок, проверили все до последнего гвоздика, наготовили дров на зиму. А закончив работу – замаялись без дела, на второй же день крепко выпили, пошли колобродить по деревне. Наутро Геннадий твердо сказал:
– Все, мать, давай собирай меня в дорогу.
Дарья Андреевна так и села на лавку.
– Когда ехать-то думаешь? – спросила наконец, переводя дух.
– Дней через пять, – подумав, ответил Геннадий и виновато посмотрел на нее.
Дарья Андреевна весь день ходила молчаливая, все валилось у нее из рук. Боязливо посматривала на Колю – а тот глаза отводил, уходил во двор, принимался с остервенением кромсать на щепки уже наколотые дрова, – на растопку, как угрюмо объяснил матери. А вечером, когда все собрались за столом, Коля сказал, бледнея:
– Мама, отпусти меня с Генкой.
И как ни ждала этих слов Дарья Андреевна – дернулась, будто от удара, еще ниже склонилась над штопаньем, молчала. И Коля молчал, низко опустив голову. Потом весь вскинулся, подался вперед, тихо сказал:
– А, мама?
– А я-то как же? – хрипло выдавила из себя Дарья Андреевна, теряя голос, вслепую тыча иголкой в носок. Опустив руки вместе с шитьем на колени, с отчаянием взглянула на младшего сына. – Оба уедете, а я одна останусь?
Коля насупился, молча водил пальцем по узорам скатерти. Дарья Андреевна посмотрела на Геннадия.
– Геня, хоть ты скажи...
– Говорил уже, – не выдержал ее взгляда и Геннадий. – Да только и ты подумай – что его ждет здесь? Специальности никакой, выучиться чему-нибудь негде, а с лопатой и вилами много ли наработаешь? Сама посуди, что это за жизнь? Пусть уж лучше со мной едет. Поработаем там два-три года – вместе вернемся, переберемся в город, – снова заговорил он о старом, как о деле решенном, и Дарья Андреевна поняла, что возражать бесполезно, – все уже без нее обдумали сыновья. Сказала, боясь расплакаться:
– Поезжайте, бог с вами.
– Спасибо, мама, – быстро сказал Коля, не пряча радости, а Геннадий продолжал:
– Теперь тебе много легче будет. Деньги будем высылать, тяжелой работы сама не делай, попроси кого-нибудь, за деньги всякий тебе поможет. А мы через год приедем, тогда видно будет... Может, тогда и совсем останемся, – добавил он, подумав, но Дарья Андреевна поняла, что сказал он это только для того, чтобы ее утешить. Кивнула головой, соглашаясь с ним, а про себя подумала: «Эх ты, несмышленыш... Легче будет... Плохо же ты знаешь, что самое трудное на свете...»
Сама она слишком хорошо знала, что самое трудное в жизни – это ожидание, но ничего не стала говорить им. И в оставшиеся предотъездные дни старалась не показывать сыновьям своей печали, своего беспокойства, и они ничего не замечали – жили они уже другой, предстоящей им жизнью, и тревога матери за них была непонятна им: чего им бояться, таким здоровым, молодым, сильным?