И Коля на ее расспросы отделывался смешками.
А все-таки боялась она моря, особенно длинными темными вечерами. Свободного времени было у нее теперь много – хозяйство осталось маленькое, всю живность можно было на пальцах пересчитать. Да и для кого было ей растить-кормить прежнюю многоголосую ораву? И деревенские бабы, с ранней весны до поздней осени маявшиеся от нелегкой крестьянской работы, в один голос завидовали ей:
– Не жизнь у тебя, Дарья, а конфетка. Сиди да чаи распивай. Эх, мне бы таких сыновей – в ножки бы им поклонилась.
И скажи им Дарья Андреевна, что от такой жизни-конфетки ей плакать хочется – не поверили бы.
Денег сыновья присылали помногу, об этом сразу становилось известно в деревне, и, встречая ее, бабы завистливо говорили:
– С прибытком тебя, Андреевна... Чай, кубышка-то доверху полна? И куда тебе столько денег?
Молчала Дарья Андреевна. А действительно, куда ей столько денег? На себя она расходовала самую малость, все остальное берегла для них же самих, сыновей, – да разве деньги им впрок? Вот если бы осели тут, женились... И когда приезжали сыновья, она снова заводила этот разговор – и опять впустую были ее слова. Уезжали сыновья...
И оставалось ей ждать их недолгих приездов, ночами сидеть у постелей и думать – что за жизнь у них там такая, что за работа, что тянет их туда?
И все ее уговоры остаться в деревне по-прежнему не действовали на них. Однажды только Геннадий сказал:
– Эх, мать, да разве только из-за денег мы ездим туда?
– А из-за чего же еще?
– Из-за чего... Тошно здесь, скукота заедает...
– А там-то какое веселье?
– Тоже, сравнила... Там – воля, простор... А... – махнул рукой Геннадий. – Не поймешь ты этого. Море – оно как отрава, раз хлебнешь – на всю жизнь привяжется... Думаешь, одни мы с Колькой такие?
– И все пьют? – спросила Дарья Андреевна.
Геннадий помрачнел.
– Дались тебе наши пьянки... Мы пьем, да ума не пропиваем...
Вот и весь разговор...
В тот год – шестьдесят третий – приехали они раньше обычного, в октябре. Дарью Андреевну почему-то не известили заранее, и перепугалась она, услышав, как остановилась у ворот машина, – теперь боялась она всего неожиданного. А узнав голос Геннадия, в страхе кинулась во двор – не случилось ли чего? Остановилась на крыльце, – дальше идти сил не было, – смотрела, как вылезают из машины сыновья. Геннадий спрыгнул легко, сказал Коле, стоявшему в кузове:
– Ну, давай.
А тот почему-то не решался слезть, стоял, держась руками за поясницу, и морщился. Наконец повернулся боком, медленно стал переносить ногу через борт. Нога повисла, и Геннадий осторожно взял ее в руки и поставил на колесо. Коля охнул и матюкнулся сквозь зубы, помедлил немного и так же осторожно стал перекидывать вторую ногу.