– А я нет, – сказал Охлопков. – Ни в чем не уверен.
Он снова поднял руку.
– Я пас, – сказал Зимборов, думая, что он подзывает разносчицу.
– Да нет, я пытаюсь определить, где мы. – Охлопков кивнул на выпуклый бок самовара, отражавший маленькие столики вдоль стен и большие столы на несколько человек, светильники, – большие столы казались чрезвычайно длинными, у людей плечи были смехотворно узки, головы – крошечны, они поднимали громадные бокалы; голоса их тоже были искажены, словно и на звуки воздействовало искривленное пространство, – как на лучи вблизи больших масс, по умозаключению
Эйнштейна. Это было гениальное предположение, и оно в дальнейшем подтвердилось наблюдениями астрономов: луч звезды ломался, проходя возле больших масс, и геометрия пространства там была неевклидова…
Впрочем, какое это имеет отношение к подвалу? Охлопков потер лоб.
– У меня такое впечатление, – сказал он, – что я что-то забыл. И не могу вспомнить.
Зимборов кивнул.
– Это бывает после армии.
Охлопков вздохнул, заглянув в пустой глиняный кувшин. Зимборов выставил ладонь.
– Нет, все, хватит. Пойдем.
Они поднялись в осенний сырой почерневший город, вдохнули прохладный воздух, – впрочем, тут же закурили.
– Я знал, ничего хорошего там не увидишь, – проворчал Зимборов, – маются монстры… подсознания.
– А, и значит, можно говорить о сознании города? Глинска? – подхватил Охлопков. – За этим ты охотишься?
Зимборов промолчал.
– Добычу надо гнать по линиям, – напомнил Охлопков. – Спланируем?
Зимборов покачал головой:
– Не получится.
Да, слишком они огрузнели. И планировать можно только на трезвую голову.
Еще в школьные времена они переиначили фланёра – парижского пешехода-созерцателя – в глинского планёра. У французов это была целая наука, точнее, искусство: шагать, перемещаться по улицам
Парижа особенным образом. Известным фланёром был Бодлер. Бальзак просиживал в Люксембургском саду часами, изучая походку горожан.
Фланёр должен был шагать неспешно, плавно-развинченно, с гордой независимостью неся голову, в безупречной одежде, в штиблетах, начищенных шампанским. Они это поняли так: фланировать – это не просто идти по улице, быстро, деловито шагать или, наоборот, разомлело прогуливаться, – а слегка парить, вдохновенно скользить
(как на лыжах или коньках) по особенным маршрутам, линиям города.
Этому ощущению – парения – очень помогала высоко задранная голова: надо было смотреть на крыши или верхние этажи домов; а дома, к счастью, в Глинске, в Старом городе, не лезли в небо, и можно было рассмотреть фронтоны с тяжеловесной лепниной сталинских зданий, антенны и выходы с чердаков, напоминающие суфлерские будки, башенки и различные архитектурные украшения – как, например, фантастические белоснежные “самовары” или “яйца в чашечках”, венчающие крышу Дома книги – числом более сорока; если немного подняться по улице и оглянуться, то “сорок самоваров” окажутся на одном уровне с куполами, золотыми луковками и крестами стоящего ниже собора, что поневоле наводит зрителя на сопоставления и размышления о знаках и символах архитектуры. Планёрам разгадать сорок знаков Дома книги никак не удавалось. Что они выражают? А плоские крыши и бесконечные бетонные ущелья новых микрорайонов еще любопытнее: никаких загадок, все просто и доступно: машины для жилья.