Рынок, потребление, спрос, ставшие по сути единственной формой социализации (речь о том, что рынок это прежде всего пятно обмена), предполагают, что пресловутая полнота, свершающая целокупность метафизики заменяется скоростью циркуляции, замещения, замены, в которой вещь,1 вовлеченная в качестве знака, образует совершенно другую логику, в поле которой надлежало бы разворачиваться деятельности вещи2 или ее надежности (уникальность, про-должительность, т. е. обязанность служения, etc.) -- тому, что рождает привязанность, поскольку именно в силу исчезнования этих качеств, по мере их траты в пользовании, ветшания надежности, таковая привязанность к вещи возрастала бы (так наша тень вовлекалась в мистерию символического умирания, сценой чего являлась вещь), но чего не происходит. Возрастает не привязанность к "вещи", но тоска по ней, по вещи и по привязанности к ней, которая опять-таки замещается увеличением, ускорением поиска вещи. Искусство в своих микроскопических частностях порой предстает чем-то наподобие графика ситуации.
Но какое же возможно отношение не-замкнутой, не-общей экономики к политике вещи в России сегодня? Вещь также становится знаком присвоения-власти, в меньшей степени общественной, хотя санкционирование Нормы образа вещи, Нормы ее презентациии, Нормы ее восприятия относится к технологии утверждения контроля и власти. И все же в онтологической перспективе это выражается гораздо явственней. Вещь обыкновенная становится единственным, чувственно постигаемым наличием реальности в совершенно призрачном мире бесконечных подобий ____________________ 1 Бодрияр говорит об обе-сцен-ивании вещи в потоке обращения. "Но сегодня сцены зеркала больше не существует. Есть сеть и экран". (Жан Бодрияр. Экстаз коммуникации. Из сборника Esseys On Postmodern Culture. Bay Press, 1983, стр. 126). 2 По мнению Хайддегера "состоящая в ее служебности", покоющейся в существенной наполнненности ее бытия из-делия. себя. Вещь становится, таким образом, классическим средоточием настоящего в своем собственном буквальном отсутствии одновременно как в смысле действительности, так и значении временном. Она и есть то самое сейчас, а поскольку ее всегда не достает, если она не находится во владении, вне собственности (вплоть до совсем обыденного, тактильного уровня), то при осознании одной только возможности обладания ею, возникает вполне анекдотическое совпадение поведения с поведением ребенка, описанным некогда Фрейдом.3 Вандализм -- это та же попытка схватить исчезающее, неподдающееся контролю.