…И когда солнце уже позолотило край неба, когда вспыхнули торжествующе синим и золотым огни Небесного Собора, так мирно и привычно, будто не стоял у врат Верхнего Города торжествующий уже победу враг, когда отразил первый луч солнца золотой купол Перводворца, он дождался.
Вершина Башни Мудрости озарилась сиянием, разогнавшим остатки ночной тьмы, волна чистого, ликующего в своей первозданной мощи, пламени прокатилась над оцепеневшим городом.
Это было последнее, что он увидел. А последнее, что он подумал, было: «Что ж, ничья — это тоже совсем неплохо…»
Середина лета — прекрасная пора для охоты. Трава густая, зверье плодится, словно ему заняться больше нечем. Хищники сытые и ленивые, человека игнорируют высокомерно, мол, связываться с этими — себя не уважать. Оголодавшие эльфы к человеческому жилью не тянутся, не поют тоскливыми зимними ночами под дверью заунывные песни дивными голосами. Нечисть в болотах еще спит, и проснется только осенью, а весенний гон котгоблинов уже миновал, самое время жить и радоваться.
Прекрасная пора — лето! Только вот, на лице старосты Гойты особого веселья не видно. Грустное у него лицо, озабоченное даже пожалуй, и вместе с тем — отнюдь не похмельное. Это меня немного насторожило, тем более, двери моего дома эта достойная личность открывала нечасто. Да еще и без стука.
— Чем обязан? — спрашиваю вежливо, но без робости. Вежливо — потому что все-таки староста, такого обидишь — прикажет вкалывать на благо деревни вдвое больше, чем положено, есть у него и право, и власть. А без робости — потому что я могу в любой момент положить и на право, и налево, и на самого старосту, просто покинув деревню. А что? Барахлом я так и не разжился, предпочитая нехитрые заработки обращать в звонкую монету. Или хотя бы в медную, если жизнь совсем уж хвост показывала. Родителей нет, жены нет, детьми тоже обзавестись не озаботился — ничего меня здесь не держит, кроме, разве что, привычки да знания здешних лесов. Что немало — у нас и местный-то житель заплутает легко, что же говорить о странниках нездешних?
— Беда стряслась, — говорит Гойта, сдвигая медвежьи брови. Он вообще похож на медведя, огромный, звероватого вида, а волосатость на неприкрытой одеждой коже внушает почтение. И еще рычит, когда злится.
— Беда — это серьезно, — соглашаюсь я и мимоходом смотрю поверх его головы — нет ли где дыма? Вроде, не видно, и запаха гари не чувствуется, а уж нюх у меня звериный, сколько раз спасал от Безликой, давно и счет потерял. Стало быть, не пожар, тогда что?
— Мытари приехали, — объясняет староста, сжимая огромные кулаки. По роже видно, что, будь его воля, мытарей тут же и закопали бы, за околицей. Однако на это Гойта не пойдет, королевские солдаты деревню с землей сравняют, правых-виноватых поискать нисколько не озаботившись.