- Давай, помогай, кавалеры!
Мы поставили ее телегу на колеса. Когда ставили, я видел рядом со своей Аленушкину руку, озябшую и красную и такую удивительно маленькую. Мы все кричали на бедную коняшку, и Аленушка кричала что-то дикое и устрашающее.
Потом она поправила волосы и сказала:
- Ай да мужики! Что значит мужики-то... Плохо бабам без мужиков!
Лешка сказал строго:
- Тебе сколько лет?
Она удивилась.
- А тебе на кой?
- Больно ругаться здорова. Не дело.
Она отвернулась и сказала, уставившись в забор:
- Это я без души и мысли. От тягости. А тебе не нравится - вали отсюдова.
Я сказал:
- Как вас зовут?
Она обернулась и посмотрела недоверчиво.
- Дуня. Табариновы мы.
Я протянул ей руку, и она тотчас, улыбаясь, протянула мне свою озябшую, маленькую ручку.
Я сказал:
- Мы теперь у тети Груни будем жить.
- За речкой?
- Да.
- Там тише...
- Вот и хорошо.
- Кто как любит...
- Верно.
- Ну что ж. Спасибо.
Она взялась за вожжи.
- Не стоит, что вы. Увидимся?
Она снова посмотрела удивленно.
- А у вас есть желание?
- Есть.
Она ответила:
- Было бы желание, а там, бог даст, увидимся...
Она задергала вожжами, закричала на лошадь, быстро глянула на меня из-под шелковых, небывалых ресниц и пошла за лошадью, пошла такая маленькая и такая гордая и сама по себе. Только она уже не ругалась больше, нет, она только помахивала своим умилительным кнутиком. А я остался и не мог двинуться с места, а рядом со мной стоял Лешка, и, наверно, у меня был не совсем обычный вид, потому что Лешка вдруг толкнул меня и окликнул испуганно:
- Ну? Ты что? Окаменел, что ли?
12
Как только мы с Лешкой пришли, товарищ Бурин, наш командир, собрал нас всех, построил и сказал:
- Наступает зима. Вот. Чего же ожидать? Безусловно холода. Переходим, значит, на зимнее положение. Уже договорились: спать будем в домах. Теперь новые распоряжения: побудка устанавливается в четыре утра. Перекуры - это бич. Сокращаем перекуры с десяти минут ежечасно до пяти. Обед - час. Много. Полчаса. Из этого приказа мы видим о том, что рабочий день выигрывает сами считайте насколько. Чем вызывается? Последним напряжением. Прет, бандюга. Так что надеюсь на вас.
Он кончил свою речь и ушел, поблескивая железными очками. А мы разошлись и снова стали грызть нашу землю. Буринский приказ иссушал душу. Не потому, что он ухудшал нашу жизнь, а потому, что было ясно: это не его приказ, не он это выдумал, чтоб нам меньше спать, этот приказ - результат обстановки на фронте, этот приказ идет сверху, а если там так приказывают, значит, дело наше плоховато, значит, пока еще ничего нет хорошего после трех месяцев войны.