— Да. — скромно сказала Мурка. — О городском бюджете мне хорошо известно. Сколько стоит ваша командировка?
— По скромным подсчетам — двадцать. Я не один…
— Двадцать — много. Мероприятие, конечно, государственного значения, но нельзя же все взваливать на плечи «Ынтымака», — словно обиделась Мурка. — Пусть и другие помогают. Я пришлю десять, в таком же дипломате.
Козыбаев согласно закивал.
— И знаете, желательно не откладывая. Одни проблемы, одни проблемы. Но вы не в обиде? Нет? А лучше бы вместе.
Они поднялись, Мурка пообещала на завтра прислать запрашиваемую сумму. Распрощались. Выйдя в приемную, где люди сидели и стояли, ожидая очереди, себе под нос пробурчала:
— Еще неизвестно, кто кого с ладони кормит!
Шофер рулил на малой скорости, а Мурка уткнулась в боковое окно «бимера». Падал и падал снег, в городе вьюжило, белая юла закручивалась то там, то здесь. С утра было тепло и солнечно, а к обеду небо заволокло, упала температура. С зажженными фарами ползли машины, светофоры отключены. Ровно гудела печка в салоне, обогревая ноги, тело, создавая уют и спокой — морило ко сну. Но нет.
Что за дела начались на фирме? Простое невезение? С лицензией — пролет, дошло до войны с питерскими, с герой — пролет, да еще какой! Пятьсот килограммов! Шерифа — нет, братвы тоже сколько легло! Седого пришлось валить. Может, действительно завелся крот? Кто новенький? Чепуха! Глупость! Просто полоса невезения. Будто в старом анекдоте. Встречаются два друга, один жалуется: жена при смерти, дочь проститутка, квартиру пропил, денег нет. Черная полоса. Встречаются через некоторое время, опять тот же: о, как я ошибался, то светлая была полоса! Что Грек рассуждал по данному поводу? Как у них в Греции? Нужно сказать: кестум! Кестум на неудачу! Кестум! И пусть придет удача!
Когда Алмаза из Уральска привезли в Шымкентский изолятор, он совсем запечалился. Мало того, что следаки метелили беспощадно, так внушили и меру наказания — вышку, в лучшем случае четвертак. Под ребрами возникали колики, почки вздулись, он с трудом ходил по нужде, не в силах ни согнуться, ни разогнуться. Получив весточку от Грека — сначала обрадовался, потом сник. Грек обещал помощь в тюрьме или в лагере, обещал протекцию, только зачем все, если дадут ему, к примеру, двадцать пять? Выйдет отсюда стариком, сын или дочь станут взрослыми, Алтынай от него откажется, родители не доживут. Что с того, что в тюрьме начнут кормить вместо баланды — шоколадом на деньги общака? Его сделали инвалидом, и будь он даже на свободе — нужны приличные деньги для поправки здоровья. Что делать? Бежать? Во-первых — как? Каким образом? Во-вторых — то же самое, он инвалид, для побега не годен. Остаётся одно: расколоться, и получить меньший срок. Но тогда и Греку, и Мурке, и Кошенову, и многим ментам, и прокурорским не поздоровится. Ах, Алтынай, Алтынай… Не светят теперь не встречи! Алмаз скривился, неслышно для окружающих, про себя, застонал. Рассказать следователю все, как есть — на воле не жить. Боевики найдут, куда бы ни уехал, где бы ни скрылся. Но и терпеть побои — сил нет! Волыну бы сюда!