Ну, судебное разбирательство… Сначала думали, что — из-за девчонок; нет, все сложней.
Все они были знакомы чуть ли не с первого класса; поскольку он слабей их, замкнутый и одинокий, они избрали его постоянной жертвой: раздавали пинки, шелобаны, отбирали деньги, а если не было, плевали в лицо и мочились ему в карманы.
Он и в каратэ-то пришел, как я потом понял, чтоб отомстить. А я не разгадал. И на «пятачке» появился не случайно — не в кино шел, некогда ему было в кино ходить. И пришел, только когда почувствовал, что созрел, а те дурачки не поняли и стали по привычке задирать.
Леню судили, дали пять лет изоляции. До совершеннолетия — в детской колонии. Я пытался его защитить, повлиять на приговор: хоть бы дали условно — уж за эти пять лет я бы поработал над его душой, я бы многое успел! Но куда там — родители умершего очень уж хотели его засудить.
Представляете, каково было это пережить Лениной матери?..
Пытались привлечь к ответственности и меня тоже, запретить вести секцию: учу, мол, подростков жестокости. Я защищал себя сам: вы ж не запрещаете держать в доме кухонные ножи, выпускать на заводах кирпич, ездить в машинах — а ведь все это в любой момент может стать орудиями убийства! Орудия не имеют воли; мотивы убийства — в сердце человека… Были свидетельства моих учеников, родителей. Выяснили все же, что жестокости я не учу, хотя и чувствовал я себя препакостно: понимал, что выкручиваюсь, что, по-хорошему-то, мне с ним пополам срок делить надо. Да и разделил бы, если б позволили.
Перед отправкой в колонию я добился свидания с ним. Он был в ужасном состоянии: потрясен содеянным, совершенно не ожидал, что все так случится, что у него в руках теперь страшное оружие.
Да я и сам был потрясен: никак не предполагал за ним таких фантастических способностей и моей роли в этом. Мне стало страшно за свои знания, я готов был раскаяться, что посвятил им жизнь, что связался с Востоком, что руковожу федерацией, юношеской секцией. Кто мог осудить меня суровей, чем моя совесть? Ведь на ней — не только тот несчастный хулиганишка, но и самого Лени судьба! Я был близок к тому, чтобы бросить все и заняться чем-нибудь полезнее.
В общем, поговорили мы с ним; мне хотелось подбодрить его; я сказал, что верю в него, буду ждать, что мы все-таки доведем наш с ним замысел до конца — он будет чемпионом! При хорошем поведении его могли через три года освободить, и он мне это обещал. А я обещал не терять с ним связь, писать, поддерживать морально.
Я свое обещание выполнил. Писал. Ждал его.
Много я за эти годы воспитал учеников. Но и сомнений пережил много. Думал над словами Будды: «Бесполезное возмущение стихий пусть не будет занятием мудрого». Но, видно, не был еще готов…