Она улыбнулась. – Так ты говоришь репортерам, когда они спрашивают, откуда ты берешь свои идеи. Но это не так. Разве что от несварения желудка ты порой стонешь по ночам. Но я этому не верю, Билл.
– Я говорю во сне? – спросил он осторожно. Он не мог вспомнить ни одного сна. Никакого сна, ни плохого, ни хорошего.
Одра кивнула. – Порой. Но я никогда не понимаю, что ты говоришь. И пару раз ты рыдал.
Он посмотрел на нее без выражения. И почувствовал неприятный привкус во рту; он оттянул язык к горлу – то был привкус растаявшего аспирина. «Вот теперь ты знаешь, какой привкус у страха», – подумал он. И еще подумал, что привыкнет к этому привкусу. Если проживет достаточно долго.
И вдруг все воспоминания стали толпиться, скучиваться. Как будто черноты в его мозгу выпятились, угрожая выблевать пагубные сны-образы из сферы подсознательного – в ментальное поле зрения, управляемое рациональным бодрствующим мозгом; если такое случится снова, это сведет его с ума. Он пытался оттолкнуть воспоминания, и ему удалось – но потом он услышал голос – это было, как будто кто-то, похороненный заживо, кричал из-под земли. Это был голос Эдди Каспбрака.
«Ты спас мне жизнь, Билл. Те большие парни, они достают меня. Иногда мне кажется, они действительно хотят меня убить».
– Твои руки, – сказала Одра.
Билл посмотрел на руки. Они покрылись мурашками, крупными мурашками, как яйца насекомых. Они оба уставились на них, не говоря ни слова, как на интересный музейный экспонат. Мурашки постепенно исчезли.
В наступившей тишине Одра сказала:
– И я знаю еще одну вещь. Кто-то позвонил тебе сегодня утром из Штатов и сказал, что ты должен уехать от меня.
Он встал, быстро посмотрел на бутылку с ликером, затем пошел на кухню и вернулся со стаканом апельсинового сока. Он сказал:
– Знаешь, у меня был брат, и он умер, но ты не знаешь, что его убили.
У Одры перехватило дыхание.
– Убили! Билл, почему ты никогда...
– Не говорил тебе? – он улыбнулся, улыбнулся с каким-то лающим звуком. – Я не знаю.
– Что случилось?
– Мы жили в Дерри тогда. Было наводнение, оно в общем-то уже кончилось, и Джорджу было скучно. Я лежал в постели с гриппом. Он хотел, чтобы я сделал ему кораблик из газеты. Я научился в лагере год назад. Он сказал, что пустит его в трубы Витчем-стрит и Джэксон-стрит, – там полно воды. И я сделал ему кораблик, и он поблагодарил меня и ушел, и это был последний раз, когда я видел своего брата Джорджа живым. Если бы у меня не было гриппа, может быть, я бы спас его.
Он помолчал, потерев правой рукой левую щеку, как будто проверяя, есть ли щетина. Его глаза, увеличенные линзами очков, выглядели задумчивыми.., но он не смотрел на нее.