— Встань, Магеррам! Нельзя, не надо так!
Он сдавленно рыдал, что-то клокотало, сипело в его груди, под пиджаком на спине уродливо двигался горб.
— Да буду я твоей жертвой, Гаранфил. Скажи, поклянись, не бросишь?
Она силой заставила его подняться, села рядом.
— Не мучай меня, Магеррам. Сердцу больно от твоих слов! Как же я смогу бросить тебя, ай, Магеррам! Как людям в глаза смотреть буду? Заплюют все. А дети, Магеррам? Успокойся, слышишь? Не верю, не верю я. Что плохого ты мог сделать, чтоб в тюрьму?!
Магеррам высморкался, притих, зашептал горячо:
— Все ради вас. Для тебя, для семьи старался. За все брался, чтоб лишнюю копейку добыть.
Он бормотал что-то бессвязное, горькое, то сыпал проклятьями в адрес «этих волков», то вспоминал какого-то лису Мирзали, который всю жизнь мудро «клевал по зернышку» и его, Магеррама, так учил. И пока он делал свой маленький «чах-чух», все было хорошо… Он хватал ее за руки, заклинал не бросать его… Иногда он вскидывал голову, оглядывал преображенную, пустоватую без дорогих ковров комнату и со стоном бил себя по коленям.
Гаранфил, понуро сидевшая рядом, рассеянно прислушивалась к бормотанию мужа, поток его путаных, не очень понятных слов все меньше трогал ее, она чувствовала это и стыдилась, охваченная странным, нарастающим желанием встать и уйти. Встать и уйти вот так, в чем есть, в старом халате, грязных босоножках, в которых мыла пол… Накинуть шаль, прикрыть лицо и уйти. Куда? Она сама не знала… Знала, что этот сидящий рядом старый, беспомощный человек не тот Магеррам, к которому она привыкла, почитала, которому рожала детей, готовила обед, от которого как должное привычно принимала все — обожание, дорогие вещи, — она никогда не знала им цену, его жизненные сентенции, его самодовольную уверенность в крепости своего дома. Когда перед редкими визитами к родственникам он надевал галстук, шляпу, габардиновый макинтош и спрашивал жену: «Ну, как?» — она всегда отвечала с улыбкой: «Ты такой вну-ши-тель-ный, Магеррам!..» И Магеррам, расцветая в улыбке, вроде даже выше становился, стройней.
«Внушительный…»
Неужели это он, ее внушительный, всегда все знающий наперед, самоуверенный муж? Почему ей так нехорошо от его прикосновений, голоса, судорожно дергающихся губ. Любила же она его все эти десять лет, четверых детей родила… Пусть не так, как любят в книгах, в кино… Но плохо ей не было, ей даже многие завидуют, говорит Магеррам. Разве не самое главное прожить без тревог за завтрашний день, иметь свой дом, здоровых детей и… Что «и»?
Она со страхом покосилась на Магеррама. Он сидел, свесив голову, похрустывая переплетенными пальцами. Хорошо, что не догадывается, какие странные мысли впервые пришли ей в голову. Бедный Магеррам…