Линетт передернула плечами:
– Я не могу представить, чтобы Лизетт кого-то убила.
– Надеюсь, тебе никогда и не придется представлять такое. Какими бы ни были причины, побуждающие совершить убийство, такое преступление не может не оставить след в душе того, кто его совершил.
Линетт отстранилась и посмотрела ему в глаза своими ясными голубыми глазами.
– А ты убивал кого-нибудь?
– Увы, да.
Он вздрогнул как от боли, когда увидел, как ее передернуло от его признания. Саймон испугался не на шутку, что теперь обожанию ее придет конец. Едва ли он смог бы перенести такое.
– Много людей ты убил?
– Довольно много.
Линетт так долго молчала, что он невольно спросил себя, не придумывает ли она способ, как побыстрее от него убежать. Но тут она сказала:
– Спасибо тебе за твою честность.
– Спасибо за то, что не убежала от меня.
Точеное плечо цвета слоновой кости изящно приподнялось и опустилось.
– Я вижу, что призраки тех людей не отпускают тебя.
– Ты видишь? – хрипло спросил он, внезапно почувствовав себя так, словно его вывернули наизнанку. Словно он лежал перед ней нагой не только телом, но и душой.
– Да, вижу. По твоим глазам. – Она прикоснулась к его брови прохладной рукой. – Я знаю, что ты не сделал бы того, что сделал, если тебя к тому не вынудили обстоятельства.
Он поймал ее руку и поднес к губам.
– Я преклоняюсь перед твоей верой в меня.
Он преклонялся перед ее щедростью, он преклонялся перед ней. Ее несокрушимая вера в то, что он хороший, основанная лишь на том, как он относился к ней, смывала с него все грехи. Она знала, что на его руках кровь, и все же продолжала считать, что он готов прибегнуть к столь крайней мере только тогда, когда у него нет иного выхода. Она не судила его, не унижала его достоинство. Все то недостойное, что принадлежало его прошлому, она оставляла там, в прошлом, будущее же его было свободным от всех его прошлых грехов.
– В этой постели не я одна – открытая книга, – сказала она, улыбаясь. – Я тоже могу читать в твоей душе.
– Да? – спросил Саймон, приподняв брови. – И что ты сейчас прочитала?
– Что ты от меня без ума, – сказала Линетт.
Саймон засмеялся:
– Ты неисправима.
– Ты мог бы об этом догадаться, когда я позволила тебе меня поцеловать.
– Позволила? – Саймон широко улыбнулся. – Милая, да ты и пикнуть не могла, чтобы меня остановить. Ты была как глина в моих руках.
– Ты считаешь себя таким неотразимым? – хмыкнув, спросила она.
Он перекатился, поджав ее под себя, любуясь ее волосами, разметавшимися по постели, ее телом, таким сливочно-кремовым, таким светлым на фоне темного дерева изголовья и обивки стен цвета темного бургундского.