– Я не голодна, – сказала Лизетт, наблюдая за тем, как он ставит тарелку с солониной и сухарями на круглый столик в углу каюты.
Он приподнял черную бровь и окинул ее взглядом с головы до пят. Саймон Куинн был ирландцем, и его происхождение проявлялось не в одном лишь цвете волос, кожи и глаз или в едва уловимом акценте. Он был потрясающе хорош собой и обладал опасным очарованием. Он мог предложить женщине целый мир одной лишь улыбкой. С той лишь оговоркой, что мир будет передан ей лишь во временное пользование. Саймон был не из тех, кто способен на прочную привязанность. И, как ни странно, сознание того, что страсть его непостоянна и изменчива, как море вокруг берегов его родной страны, еще больше заставляло женщин любить и желать его так, как никогда не любят они мужчин, куда более достойных и верных. Мужское непостоянство действует на прекрасный пол как особо крепкое приворотное зелье. Лизетт успела в этом убедиться, общаясь с Саймоном Куинном. Правда, не на своем опыте. В полном недоумении она не раз наблюдала, как женщины сами плыли к нему в сети, а ему лишь оставалось сортировать улов.
– Вы должны поесть, – сказал он.
– Качка не способствует аппетиту.
Саймон провел ладонью по волосам – жест, выдававший его раздражение. Движение руки было не лишено грации, мощный бицепс, сократившись, обозначился резче. У Саймона была фигура простого работяги, что женщин скорее привлекало, чем отталкивало. Лизетт любовалась им с той же бесцеремонностью, с какой смотрела в глаза смерти.
– То, что мы прибываем уже завтра, вас… беспокоит? – нехотя спросил он.
– А если так, вас бы мучила совесть?
Он бросил на нее злобный взгляд, чем сильно ее рассмешил.
Лизетт чувствовала, что он не знает, как к ней относиться. И эта неясность его тревожит. Он чувствовал, что она не такая, как все, но не понимал, в чем причина ее странности. Никто, включая, естественно, её Лизетт не сообщил ему о том, что все ее прошлое ограничивается двумя последними годами жизни. Лизетт рассматривала утраченную память как серьезный недостаток, обнаруживающий в ней слабость, а слабость она старалась никому не показывать, если, конечно, исключить ту единственную слабость, что была для всех очевидна – принадлежность к слабому полу.
– Вы даже не пытаетесь вести себя дружелюбно, – пожаловался он.
– Нет, не пытаюсь, – согласилась Лизетт и села на единственный в комнате стул с гнутой спинкой. Они жили в одной каюте, достаточно удобной, и, тем не менее, первые несколько дней были довольно напряженными для нее. Она не привыкла жить с мужчиной в столь близком соседстве, особенно в течение длительного времени. – Завтра вы от меня освободитесь.