Вдова прочла письмо, которое, судя по началу, должно было содержать немало грустных наблюдений, не спеша положила очки на стол, а рядом с ними письмо и устремила на племянницу ясный взгляд своих зелёных глаз, не потускневших с годами.
— Детка моя, — сказала она, — замужней женщине не пристало так писать девушке; это просто неприлично.
— Я и сама так думаю, — ответила Жюли, прерывая тётку, — и мне было стыдно, пока вы читали.
— Если за столом нам не нравится какое-нибудь блюдо, не должно отбивать к нему охоту у других, дитя моё, — добродушно заметила старуха, — тем более что со времён Евы до наших дней считается, что нет ничего лучше, чем брак. — Помолчав, она спросила: — У вас нет матери?
Жюли вздрогнула, потом медленно подняла голову и сказала:
— В этом году я особенно горевала, что её уже нет со мною. А как виновата я в том, что ослушалась отца: ведь он был против моего брака с Виктором!
Графиня взглянула на тётку, и радость осушила её слезы: она заметила, какая доброта озаряет это старческое лицо. Она протянула руку маркизе, которая, казалось, ждала этого, пальцы их сплелись. В этот миг они поняли друг друга.
— Бедная сиротка! — промолвила старая дама.
Слова эти были последним лучом света для Жюли. Ей опять послышался пророческий голос отца.
— Какие у вас горячие руки! Они всегда у вас такие? — спросила маркиза.
— Вот уже с неделю, как меня перестало лихорадить, — ответила Жюли.
— И вы скрывали от меня, что вас лихорадит?
— Да это у меня уже с год, — сказала Жюли, и в её голосе было что-то тревожное и застенчивое.
— Итак, мой ангел, — продолжала тётка, — всё это время замужество было для вас пыткой?
Молодая женщина не решалась ответить, только молча опустила голову, но весь вид её говорил, что она исстрадалась.
— Вы несчастливы?
— Ах, нет, тётя! Виктор любит, боготворит меня, и я его обожаю. Он такой добрый!
— Вы любите его; но вы его избегаете, не правда ли?
— Да… иногда… Он чересчур пылок.
— И когда вы остаётесь одна, то, вероятно, боитесь, что он вот-вот войдёт?
— К сожалению, боюсь, тётя! Но я, право, очень люблю его.
— Не вините ли вы себя втайне, что не умеете или не можете отвечать на его чувства? Не кажется ли вам порою, что узаконенная любовь более тягостна, нежели преступная страсть?
— О, как это верно! — сказала, плача, Жюли. — Вам понятно всё, что мне самой кажется загадкой. Я стала какой-то бесчувственной. Я ни о чём не думаю… Одним словом, жизнь для меня обуза. Душу мою терзает необъяснимый страх; он леденит мои чувства и повергает меня в какое-то вечное оцепенение. Нет у меня сил жаловаться и нет слов, чтобы выразить свою печаль. Я страдаю и стыжусь своего страдания, видя, что для Виктора счастье в том, что для меня смерть.