— А вот за это самое. За заносчивость. И за непонимание русского характера. Вы, немцы, даже подыхая, будете делать вид, что все в порядке, все хорошо, все пристойно. А русский даже при редкостном успехе будет мочить слезами чужие жилетки. Время от времени. И будет прав. Чужое счастье порождает зависть. А судят не по нутру — по отделке. У кого харя глянцевитее — тому ее и бьют. Ваше здоровье!
Как быстро льется водка под подобный разговор. Хорошо хоть закуски вдосталь.
— Зависть — это дурно. Прозит!
— Кто же спорит? Но это универсальное человеческое чувство.
— Но мы, немцы, скромны. А посмотрите на здешних вельмож.
— Зато их беды известны всем. А их расточительность как раз и возвращает деньги беднякам. Если они не тратятся на заграничное. Но у большинства вполне простонародные вкусы. Да и всякий представляет себя на их месте. И думает — вел бы себя так же. А жалобы на жизнь убивают зависть. Почему императрица Екатерина так популярна среди них? Потому, что регулярно рыдает на широкой груди Гришки Орлова. Спорим — если вы сейчас, насосавшись, пойдете к вооон тем преображенцам, поставите им выпивку и будете им рассказывать, как вам, несчастному, плохо, они вас не просто перестанут сверлить взглядами, а утешат и сопли вытрут. И, по крайней мере, до конца пьянки станут вам приятелями. А то и дольше. Спорим?
— На что?
— По-русски — на щелбан или на годовую получку.
— Тогда — на щелбан.
— Сразу видно — немец. Гансик. Рейнгольдович.
— Разумеется. А на что мне жаловаться? На колики в животе?
— Нет, не пойдет. Боль телесная есть ничто в сравнении с болью душевной. Будешь жаловаться на то, что тебя никто не любит. В том числе, кстати, и они. Это очень по-русски. И на то, что я тебя обидел, обозвал немчурой бескопытной, жополизом голштинским, и всяко еще, сам придумаешь…
— А почему бескопытной?
— Потому что кавалерия пехоту не уважает.
— Так я же гусар!
— Так значит, тем более обидно. Ну — пошел, вперед, вперед…
Наутро Сиверс заявился к Баглиру домой. Под глазами синяки, вид болезненный — но счастливый.
— Князь, все подействовало! И когда у меня деньги кончились, они меня еще поили за свой счет! Я должен вам годовое жалованье.
— Мы же спорили на щелбан.
— Тогда я был немцем. А тут обрусел за ночь.
Баглир захохотал. Но денег не взял, объясняя это тем, что из спорщиков, ежели не на щелбан, как правило, один — дурак, а второй — подлец. А он слишком хорошего мнения о Сиверсе и о себе. Денег же у него и так полно. Девать некуда. Полковник скептически скалился, пока Баглир не сказал сколько. Тут всю смешливость Сиверса как оторвало.