Фелисия, или Мои проказы (Нерсиа) - страница 53



Глава XI. Утренние серенады. Печальное пробуждение Элеоноры

Читателю наверняка не терпится узнать, что же сталось со штанами Каффардо, так вероломно подброшенными в комнату ни в чем неповинной Элеоноры… Чтобы не тратить зря время, опущу детали происходившего между мной и сомнамбулой.

Итак, мы решили, что необходимо аккуратно привлечь внимание как можно большего числа народа к покоям красавицы еще до рассвета. При открытых ставнях, под ярким светом солнца, красные штаны должны были произвести изумительный эффект на зрителей. Мы разбудили господина председателя и предложили ему приятно удивить дам маленькими серенадами у дверей их спален. Шевалье должен был играть на скрипке, а председатель — на бас-виоле. Галантный старец не мог отказаться от замечательной идеи романтического пробуждения.

На заре д'Эглемон отправился к нашему хозяину со скрипкой под мышкой; грустную бас-виолу извлекли из запылившегося футляра: они прорепетировали несколько устаревших водевилей, и мы отправились в путь. Первой была вознаграждена Сильвина — ей сыграли форлан, гавот и две куранты, под сурдинку, из уважения к сну грозной председательши, находившейся в соседней спальне. Потом музыканты и вставшая Сильвина подошли к моей двери. Я ждала их и не позволила играть слишком долго, потом мы с Ламбером присоединились к банде, он ведь посредственно играл на флейте и мог сойти за музыканта. Вскоре за нами шел весь дом, за исключением госпожи председательши, Элеоноры и Каффардо. Одним словом, к дверям спальни, где обреталась нежная любовница Сен-Жана, божественная Хлоя, подошла большая компания.

Стараясь не шуметь, музыканты расположились полукругом и начали со знаменитой «Песни дикарей» композитора Рамо. К счастью, я знала убаюкивающие слова этой канцоны, способные упокоить Элеонору, но никак не развеселить ее. Честный председатель, обожавший Жана-Филиппа Рамо, музыку которого мы исполняли, был единственным, кто испытывал подлинное вдохновение: его виола издавала душераздирающие звуки. Как только отзвучала последняя нота, шевалье изо всех сил затянул «Мирные леса», причем благородный отец подпевал ему. Что до меня — я продолжала петь мои бурлескные слова, а Ламбер изо всех сил дудел на флейте. Все вместе составляло ужасающую мешанину звуков, которая весьма бы меня развлекла, не предвкушай я еще более забавного спектакля.

Сам председатель подбежал к окну и распахнул ставни. При виде красных штанов на кресле поющие мгновенно умолкли; мы с шевалье разыграли изумление, я отвернулась, д'Эглемон закашлялся, Сильвина казалась совершенно пораженной, как и Ламбер, и остальные участники действа. Лицо председателя невозможно было описать: он перешел от внезапной радости — несколько безумной для его возраста — к ужасному гневу. Элеонора наконец-то взглянула на предмет всеобщего внимания. Ее смущение трудно вообразить. Мы поспешили пробраться через толпу любопытных зрителей — тут же притаилась вероломная Тереза, делавшая вид, что не имеет никакого отношения к случившемуся. Шевалье увел полумертвого председателя, закрыл дверь на ключ и положил его в карман, чтобы помешать разозленному отцу вернуться и наказать виновную дочь. Штаны остались висеть на кресле, а их хозяин испытывал страдания не менее жестокие, чем Элеонора, которую этот трофей распутства публично скомпрометировал.