– Как же я устал! – тихо говорю я.
– Это всегда так, от безделья, – согласно кивает Загорецкий.
– Неужели все компании так устроены?! – Я затягиваюсь и тут же захлебываюсь глубоким кашлем.
– Давай добью, а то задохнешься.
– Мы же ничего не создаем! Мы ничего не производим, ничего не растим, ничего не добываем. А нас, средний класс, считают самым динамичным и энергичным.
– Вроде того. Базовый элемент. – Загорецкий достает из своей машины бутылку воды, делает два больших глотка и передает мне.
– Но если убрать всех нас, ничего не изменится. Никто не умрет с голода, заводы не встанут, поля продолжат давать урожай, маршрутки и метро – возить людей. Даже доллар не упадет. От нас нет вообще никакого толка!
– Здрасте, – ухмыляется Загорецкий, – а кто все это покупает? Может, мы ничего не производим, но зато являемся основными потребителями, потому как у тех, кто производит, нет ровным счетом никакой возможности это купить. Убери нас – кто будет рынком сбыта?
– Херня какая-то. – Я почесал затылок. – Всей нашей массе платят немалые деньги только для того, чтобы мы потребляли? А если те, кто производит, в один прекрасный момент устанут от нашего бесконечного праздника живота и просекут фишку?
– Не надо было курить так много, – укоризненно кивнул Загорецкий. – Понимаешь… если те, кто производит, просекут, как ты говоришь, фишку, ровно через секунду те, кто нам зарплату платит, заставят их производить свои товары еще дешевле. Чтобы больше не задумывались и не просекали. А заодно и о нас позаботятся: сделают наши зарплаты меньше, мотивируя это кризисом перепроизводства и намечающимся обвалом фондового рынка.
– И что тогда? – вылупил я глаза, лихорадочно пытаясь сложить из опаленных косяком кирпичей Загорецкого домик мировой экономики.
– Когда рынок пугают грядущими обвалами, он валится реально. Летит к чертовой матери. И начинается тотальная экономия, секвестр, сокращение производства и прочее. Нефть стремительно теряет в цене, увлекая за собой твои, Исаев, несбывшиеся мечты об ипотеке, смене машины и покупке восьмой пары ботинок. – Говоря это, Загорецкий почему-то указал на колеса моей машины. – И тогда ты, Саш, начинаешь задумываться, что жизнь в целом неплохая была, и офис ничего, и начальник клевый. А главное – обостренное чувство социальной несправедливости пропадает. Начинаешь отчаянно любить страну, улицу и родную проходную, «что в люди вывела тебя». Только поздно уже – наступает мировой финансовый кризис, понял?
– Понял, – кивнул я, чувствуя, что не отпускает. – Только как может нефть упасть, не врубаюсь. Почему?