Утреннее солнце осветило гостиничный номер, пробив неплотно задвинутые шторы. Лучи легли на пустые бутылки, бокалы с недопитым шампанским, окурки, мокрые полотенца. Следы крови. Они были всюду – на простынях, прикроватном коврике, скомканных полотенцах, даже на фильтрах некоторых окурков. Такое впечатление, будто здесь кого-то зарезали. В самом деле, несколько часов назад здесь убили еще одну «ячейку общества»: вскрыли ей вены или нанесли множественные ножевые ранения, несовместимые с жизнью, – какая разница?
Я смотрел на все это безобразие одним приоткрытым, мутным с похмелья глазом. На часах было полдевятого. Просыпаться в эту мерзость не было никакого желания. И я снова уснул, провалился в потрескивающие сны ни о чем. Растекся по влажной простыне, чтобы вновь открыть глаза уже к обеду.
Остаток субботы мы гуляли по парку, смотрели на дерущихся ворон, стреляли в тире, где жена выиграла дурацкого плюшевого попугая, сказав при этом, что он похож на меня. Потом читали в номере журналы, потом похмелялись в баре белым вином, потом жене стало плохо, и мы вернулись в номер. Я все смотрел на часы, прикидывая время до отъезда. Оставалось двадцать четыре часа. Во время сна (часов восемь) мы не увидимся – значит, шестнадцать. Посмотрели «Фабрику звезд» – пятнадцать. Обсудили вечеринку у подруги – четырнадцать. Время – скотская вещь. Это только у влюбленных тринадцать часов спрессованы в двадцать минут. У людей женатых выходные могут тянуться полугодиями, а отпуска – вообще годами. В восемь вечера мы пошли ужинать. Национальный проект «Оживление чувств» в рамках отдельно взятой семьи Исаевых провалился. Все как и в жизни – бюджет потрачен, проект не реализован. Чувства – ни живы, ни мертвы. По лбу супруги ежеминутно пробегали угрожающие тени. Оставалось одиннадцать часов. Мы заказали красное вино, пасту, закуски.
Жена завела разговор о ремонте. Начать надо с гостиной («мы там больше всего времени проводим»). Она что-то говорила про мебель «по каталогам», про «Катькину квартиру», про диван, «который едет три месяца», а я разглядывал окружающих и кивал, стараясь попадать в такт ее интонации, не понимая, откуда едет диван и почему едет, он же не машина.
За столом напротив сидел набыченного вида коротко стриженный сорокалетний мужик, из тех, кто уже «нормально так заработал». Широкие плечи, стертые черты лица, белая, расстегнутая до пупа рубашка. Золотая цепь на шее, видимо, в память о 90-х. В качестве доказательства статуса – на столе ключи от машины. Дети, в количестве двух, синхронно поедали суп. Старшему лет четырнадцать, младшему – шесть. Обсуждали футбол. Отец басовито угукал. Мать, которая в свои тридцать пять выглядела на пятьдесят, с бледным лицом и абсолютно пустыми глазами, смотрела в противоположную сторону. Они не общались уже года три, а не спали лет пять, если не больше. Они были похожи на соседей; кто-то подсунул им детей, которых теперь придется воспитывать. К ним подошел официант. Дети попросили колы, отец – водки. На женщину никто не реагировал. Кажется, она спросила воды, но официант