Безукоризненные формы этого идеально сложенного тела еще не вполне выросшей девушки, жемчужная белизна, золотые волосы, вызывающая улыбка уже вполне созревшей женщины, все это вместе взятое взбудоражило немногочисленных гостей Фани. На минуту зрители затихли, чтобы в следующее мгновение разразиться бешеными аплодисментами. Теперь все эти горячо сверкающие глаза впились жадным взором в соблазнительную картину. Клео детально рассматривали, как вещь, и оценивали, как вещь же. Но это ничуть, по-видимому, не смущало девушку. Игра в любовь Арнольда, длившаяся чуть ли не пять лет, и его смелые ласки притупили ее стыдливость, убили в ней целомудрие. И виновник этого был здесь и с мгновенно высохшим горлом смотрел на нее.
И вдруг что-то с грохотом упало на пол. Опрокинулся один из столиков со стоявшим на нем шампанским.
— Черт знает что! Какой позор! Какая гадость! — из розового полумрака восточной комнаты послышался громкий, протестующий голос. — Чистая, непорочная девушка показывается здесь, как какая-нибудь профессиональная… Я протестую! Задерните занавес!
Это говорил Тишинский. Он был бледен. Его губы дрожали. Лицо кривилось в болезненной усмешке. И, задевая за ноги развалившихся на диванах гостей, натыкаясь на подушки, разбросанные по ковру, этот высокий и нескладный юноша, с лицом возмущенного и негодующего ребенка, зашагал по направлению отгороженного под сцену уголка залы.
Точно что ударило Арнольда. Он тут только разглядел и узнал Тишинского, которого встречал не раз за кулисами театра и в уборной Анны Игнатьевны. Что-то дрогнуло в его холодном, зачерствелом сердце. И его подбросило как на пружинах. В одну минуту он очутился подле Тишинского.
Тот взглянул на него мельком с высоты своих высоких плеч и, не кланяясь, продолжал идти своей дорогой. Об Арнольде у него было давно составлено свое собственное мнение, весьма отрицательного свойства, и считаться с мнением последнего он не находил нужным.
Сейчас оба они находились уже за шелковой занавеской перед сильно изумленной или притворявшейся изумленной Фани. Подле нее, кутаясь в мягкий восточный халатик, наскоро наброшенный на голое тело, стояла Клео. От нее пахло шампанским, и молодая девушка казалась опьяневшею.
Но впечатление от прямой красоты ее юного тела, каким оно только что выставлялось напоказ зрителям, еще далеко не рассеялось в мужском сердце. К нему прибавилось и злобное негодование на то, что не один он, Арнольд, любовался красотою этой девушки-ребенка. Не один он получал эстетическое наслаждение и испытывал страстный, хмелевой восторг…