Арнольд хищным прыжком зверя бросился к белой кроватке и, быстро склонившись над нею, как безумный, жадно впился губами в этот малиновый детский рот…
Она тотчас же подняла ресницы. Ее кошачьи глазки удивленно широко раскрылись… Еще туман сонного забвения застилал их.
Клео еще плохо, по-видимому, осознавала себя. Она вся еще находилась под властью сонных чар.
Но вот она проснулась…
— Макс… ты?.. Здесь? У меня? О, Макс! — вырвалось у нее прерывистым, полным невыразимого восторга и счастья шепотом… — О, Макс… Наконец-то… Милый… Милый!.. Милый! Как я люблю тебя. Какое блаженство!
— Моя маленькая Цирцея… Моя упоительная вакханка! Теперь я вижу… Да, я вижу, ты любишь меня.
— Я люблю тебя, Макс!.. Эта игра стоила мне так дорого… О, какая это была мука!
— Детка, обожаемая детка! Зато теперь мы уже не расстанемся… Я не отдам тебя никому… Слышишь, никому, Клео! Ты должна быть моею, моею маленькой женой.
— О, Макс!.. А мама?
— Нам нет дела до нее!.. Мы слишком измучены оба, чтобы быть альтруистами. Нет, моя Клео. Отныне другая религия да послужит фундаментом нашей любви… Право сильного — вот что прежде всего входит в ее основу. Согласна ли ты следовать ей, моя маленькая язычница?
— Как ты можешь меня спрашивать об этом, Макс! Я отдалась тебе всецело в это утро. Отныне я твоя собственность. Делай со мной, что хочешь!
Луч солнца проник в комнату и заиграл на белой кровати, на рыжей головке девушки, прильнувшей к груди своего возлюбленного.
Арнольду вдруг показалось, что что-то чистое и прекрасное вошло в его сердце в этот миг, — может быть, впервые за всю его тусклую, невыразительную жизнь.
Новая жизнь, жизнь-сказка, развернулась теперь перед Клео. Отдавшись Арнольду, она, казалось, забыла весь мир в объятиях любимого человека. Они виделись ежедневно, встречались где-нибудь в укромных уголках столицы, в домах свиданий, в загородных приютах для влюбленных парочек, ищущих уединения. Но чаще всего у Фани Кронниковой.
— Гостиная Фани — это колыбель моей любви, — говорил Арнольд, сжимая в объятиях свою маленькую возлюбленную.
Ему действительно казалось, что он любит эту прелестную рыжую полудевушку-полуребенка, умевшую действовать, как никто, на его капризное воображение. Все, все привлекало его к ней. Она была красива, умна, грациозна. С неподражаемым шиком, казалось врожденным, Клео умела, высоко занося ножку, впрыгнуть в каретку мотора… Или легко вбежать по лестнице какого-нибудь фешенебельного кабачка, стреляя из-под полей огромной шляпы в попадавшихся ей навстречу мужчин подведенными глазками. Она умела непринужденно откинуться на спинку кресла в темной ложе бенуара и оттуда бросать вызывающие взгляды в партер.