А потом она умерла. Опухоль мозга. Хоп – и все кончилось. И только тогда я понял, что потерял.
На похоронах ее мать рассказала мне то, что Хани всегда хранила в тайне. Чудовищную правду. И я ощутил то, что Лорка называл duende, «острие боли». Это была обычная история для Никарагуа, а может, и для большинства тех мест, где постоянно идет война: изнасилована в двенадцать лет; отец расстрелян на ее глазах; братья пропали без вести; некоторые родственники все еще остаются там. Они никогда об этом не говорили. Задним числом я понял, что раза два она, наверное, пыталась мне что-то рассказать, но я не был благодарным слушателем. Стал им только на похоронах. И осознал, что предал ее. Я начал взрослеть. Не сразу, постепенно. Прежде я и представить себе не мог, что будет значить для меня эта утрата. Потом нашел решение – не лекарство, но решение.
– А зачем ты дал объявление?
Он пожал плечами:
– Может, былое «я» дало о себе знать. А может, просто захотелось дать – и получить – немного привязанности, никому не причинив при этом вреда. Я хотел, чтобы все было честно. – Он вдруг чуть лукаво улыбнулся и стал очень похож на себя прежнего. – Как только я решил поехать туда, то ощутил мощный заряд положительной энергии – во всем теле. Это огромная сила. – И, встав, начал одеваться.
– Ну что ж, – сказала я, наблюдая за ним в последний раз, – похоже, никому никакого вреда это действительно не принесло.
Вмятины на подушке, два использованных стакана и две почти пустых бутылки из-под шампанского. Сухой остаток. «Прощай», – прошептала я, прислушиваясь, как его такси заворачивает за угол.
Было около полуночи. Я сидела в кровати с лицом, мокрым от слез, и думала: что дальше? Сасси должна вернуться через неделю. Если я собиралась сделать кое-326 какие приготовления, лучше было сделать их, пока она еще там. Но не сразу, решила я, во всяком случае, не раньше, чем я выпью чего-нибудь покрепче. Невзирая на строгое и пугающее предупреждение Верити, мне был необходим глоток чего-нибудь горячительного, и я отправилась на кухню.
Голубые-преголубые прищуренные глаза Фишера смотрели поверх какого-то огромного каталога, которым он прикрывался, с притворным ужасом. Стоило мне войти в комнату, как Рис стал пятиться, молитвенно сложив руки.
– Будешь бить?
– Нет, тебе это может понравиться.
– Фу ты! – Он рассмеялся и положил каталог на стол. – У людей сложилось странное представление о моей сексуальной ориентации. Я совсем не люблю, когда мне делают больно.
– Вот и я не люблю.
– Никто не любит, Маргарет. – Он сел и жестом указал мне стул напротив.