– Моя любовь всегда с тобой! – крикнула тетушка Маргарет, но слова потонули в грохоте волн. – Будь счастлива!
Она искренне отпустила ее и желала удачи. Приемной матери неведома та пуповинная связь с ребенком, которую ощущает мать биологическая. Маргарет испытывала лишь глубокое облегчение, смешанное со слезами печали. Она свое дело сделала. Теперь ее племяннице предстояло воссоединиться с отцом. С настоящим отцом, не суррогатным. С отцом, которого девочка не видела с той поры, когда еще только училась ходить. Саскии не будет целый год. Но Маргарет Перси понимала, что на самом деле ее отсутствие продлится куда дольше, потому что вернется она уже другим человеком. Малышка Саския ушла навсегда, ее место займет кто-то иной. Это предопределено. Маргарет Перси грустила, но не чувствовала себя обездоленной собственницей. Концы порванной нити рано или поздно должны быть связаны. Маргарет ждала этого момента и, когда он настал, сочла своим долгом поддержать желание Саскии. Матери родовыми муками выстрадали право обладания, дети им обязаны; теткам – нет. Маргарет Перси повернулась и направилась к машине. Теперь она одна, а эта легкая паника – что ж, это тоже неизбежно.
Маргарет бросила еще один, последний, взгляд на абрис огромного плавучего мира и подняла лицо к небу. Обращаясь к насыщенным влагой облакам, произнесла: «Храни ее, если Ты там, наверху!» Потом задумалась: каким будет предстоящий опустевший год, и, уже садясь в машину, приказала себе: «Воспринимай это как приключение».
Она повернула ключ зажигания. «Тридцать девять – не такая уж старость. – Еще раз, быть может, слишком резко, повернула ключ. – Во всяком случае, еще не сорок».
Тем летним вечером, на исходе эпохи всевластия цветов, мистики и вселенской любви, Дики Доналд вел свой «Эм-джи-би» по английскому проселку. Дики выпил и ехал быстро, слишком быстро. Он возвращался из Петворта – не из царственного приюта славы Тернера, а из местного Петворта. Он только что продал парочку акварелей за очень хорошие деньги, которые его свояченица Маргарет Перси впоследствии сравнит с тридцатью сребрениками Иуды.
Супруги, купившие картины – чета захолустных аристократов, – радовались, что им будет что рассказать, как о приобретении, так и о художнике. Они явно предвкушали, как будут потчевать этой историей знакомых в Виндзоре: «Бог мой, это совершеннейший шалопай. Пьян в стельку и дважды ущипнул Люсинду за попку, хотя рядом была жена – очень славная, к слову сказать. Хорошенькая. Она его, судя по всему, обожает… Да и как иначе, у него такие глаза! А потом он рванул через ворота на своем побитом спортивном автомобиле и умчался куда-то, должно быть, в свою богемную берлогу».