Мальчик прищурился, ожидая продолжения. Я откупорила флягу, подложила свернутый плащ под спину и взяла книгу.
— Угощайся, если хочешь, — предложила я и принялась читать.
Спустя несколько мгновений Герик повернулся на каблуках и сбежал вниз по лестнице. Не стоило ожидать, что он что-нибудь скажет.
Еще несколько дней Герик продолжал следить за мной, но делал это гораздо незаметнее и осторожнее. Меня это вполне устраивало, так как его осмотрительность означала, что он все еще заинтересован, а значит, оставалась, хоть и небольшая, надежда на то, что мой план увенчается успехом. Как-то раз, далеко за полдень, снова взбираясь по башенной лестнице и миновав пыльную тряпку на площадке, я сказала:
— Если пойдешь со мной, я покажу тебе, как открывается дверь. Тогда ты сам сможешь ходить туда, когда захочешь.
Он не ответил, но, когда я добралась до восьмой ступеньки после третьего лестничного пролета, мальчик стоял рядом со мной. Не говоря ни слова, я показала, как повернуть голову горгульи и надавить на нужное место. Открыв дверь, я захлопнула ее снова и дала Герику попробовать. Он немного повозился с тугим неподатливым механизмом, но я не стала предлагать помощь. Когда ему удалось открыть дверь, я кивнула, отмечая его успех, и ступила на внутреннюю лестницу.
— Можешь подняться тоже, если хочешь. Я тебя не побеспокою.
Он спокойно стоял позади меня, а потом примостился в другом просвете между зубцами, в то время как я снова взялась за чтение. Я налила себе вина, но ему предлагать не стала и не попыталась завязать разговор. Где-то после часа попыток сделать вид, что он не наблюдает за мной, Герик ушел.
После этого случая я поднималась на северо-западную башню раз в несколько дней, то и дело, сталкиваясь там с Гериком. Я всегда осведомлялась, не будет ли он против моего присутствия. Он отрицательно качал головой, но неизменно уходил в течение получаса. Если бы я не слышала, как он разговаривает, в день моего приезда в Комигор, я бы подумала, что мальчик нем.
Каждое утро он тренировался с керотеанским учителем на фехтовальном дворе. Хотя Герик упорно старался, у него не очень хорошо получалось. Он был не слишком-то физически развит, а выпады его оказывались скорее пылкими, нежели действенными. Но он был еще молод. Незнание языка тоже добавляло трудностей. Сначала керотеанец показывал движение, а потом все объяснения и тренировка сводились к размахиванию руками и топанью ногами.
Прошло еще три недели. Казалось, я не сдвинулась с места, но, по крайней мере, и ухудшений заметно не было. А потом однажды вечером я обнаружила, что документы на моем рабочем столе залиты чернилами. Ничего особенно важного там не было: я писала отцу моего друга Тенни, спрашивая совета по поводу крыш и кузниц; еще был список покупок для следующей поездки Нэнси в Грейстев да половина листка с наброском мелодии, которую я пыталась вспомнить. Но, разумеется, не ценность уничтоженного была настоящей мерой ущерба. И даже не вторжение в мои личные дела, поскольку я явно оставила себя открытой для удара. Я едва не рассмеялась, когда поняла, что же все-таки меня так сильно беспокоит: недостаток изобретательности этой выходки. Десятилетний мальчишка причислил меня к компании бесхребетных, слабохарактерных учителей и гувернеров. Весь мой ум не дал мне ни капли преимущества в его глазах. Я была оскорблена.