— Неллия, — прошептала я, едва находя в себе силы говорить, — когда у Герика день рождения?
Старая домоправительница посмотрела на меня так, как будто я подхватила болезнь Полоумной Люси:
— Что, простите?
— Юный герцог… когда он родился? В какой день и год?
Я знала, что она ответит мне так же твердо, как собственное имя.
— На двадцать девятый день месяца ветров, десять лет тому назад, будущей весной ему исполнится одиннадцать.
Привычный мир словно распался, оставив вместо себя новое творение, но не успела я поразиться его рождению, как оно, полное красоты и чуда, разрушилось под напором ужасов и несчастий. Как мне теперь найти место в этом мире? Что отныне называть правдой, когда самая темная, самая горькая правда моей жизни оказалась ложью? Ни на один из этих вопросов я не могла ответить, но зато я теперь знала, кто убил Люси и почему. И причиной была, несомненно, я сама.
Дарзид не ожидал увидеть меня здесь, не верил, что я разоблачу его. Когда он обнаружил свой промах и то, как смехотворно я не замечала истину у себя под носом, он немедленно предпринял все возможное, дабы исправить ошибку. Люси не лишалась рассудка. Она была смелой, умной и преданной женщиной и только изображала слабоумие, чтобы оберегать так горячо ею любимого ребенка. Она научила его скрывать свои умения. Когда же ей сказали, что в ней больше нет нужды, она сделала все, чтобы остаться рядом с Гериком, заботиться о нем и быть его лучшим другом, пока он никого не решался подпустить достаточно близко, храня свою ужасную тайну.
Десять лет тому назад, в двадцать девятый день месяца ветров… спустя два месяца со дня казни Кейрона… день, когда безмолвная, заботливая Мадди помогла мне подарить жизнь моему сыну…
Из моей груди вырвался горестный крик, от которого, разорвав цепи своего священного долга, бросились бы прочь Стражи цитадели. Я, словно обезумев, бежала по коридорам Комигора, уже зная наверняка, как о том, что солнце заходит на закате, — Герика не найти теперь ни в одном из уголков известного мне мира.
Лес был густым, тенистым и невероятно зеленым. Длинные лохмы мха, свисая, щекотали мне лицо, пока я продирался сквозь подлесок. Я шел без тропинки, лишь далекий огонек пробивался сквозь изумрудный сумрак. Куда я шел… если бы я мог убрать с дороги сплошную стену зелени, я бы не сомневался, что доберусь до огонька. Отдохнувший и полный сил, я просто сметал покрытые листвой преграды. Но когда я пересек лес, огонек не стал ближе, лишь зеленый цвет потускнел до серого…
Прохладные щетки сосновых лап превратились в грубый, холодный камень, легкие плети мха — в белый лен простыней и серую шерсть одеял. Только свет остался неизменным. Через толстое стекло окна с востока заглядывало солнце, требуя, чтобы мои глаза открылись навстречу утру.