— «Надо донести его до барака, надо, во что бы то ни стало!» — с поразительною ясностью, резко, подобно огненному молоточку, дробно выбивает мыслв в ее мозгу.
И она последними усилиями умирающей воли принуждает себя идти отяжелевшими от потери крови ногами.
— «Боже мой, помоги только дойти! Только дойти!»— выстукивает ее мысль.
— «Еще немного… Еще… Ну, будь же сильною, Нюта! Будь сильною!..»—мысленно подбодряет себя девушка.
К счастью, Джиованни не бьется, не трепещет больше. Он затих.
Вот и первая ступень… вторая… третья… Ох, сколько их!.. Нет конца… Лестница растет… растет с поразительной быстротой на глазах Нюты, принимая исполинские размеры… Она все выше-выше, выше крыш и трубы барака, до самого неба, до самых звезд…
— «Нет, не подняться по такой лестнице ей, Нюте. Нет. Ни за что!»
Усталая мысль кружится вяло в раненой голове. Ноги подкашиваются, тяжелые, точно налитые свинцом. Только руки железными тисками обвивают распластавшееся в жару маленькое тело итальянца.
— О, Господи! Скорее бы, скорее! — срывается стоном, воплем с губ Нюты. И она почти валится на каменные плиты лестницы… Тут минутное бессилие проходит сразу. Что-то светлое, яркое ударяет по лицу и четкими белыми пятнами выделяется в полумгле чуть освещенной ночи.
— Сестра Трудова! Джиовании!.. Как вы сюда попали?! Господи, да что же это! — слышит Нюта близкие и в то же время далекие голоса, и действительность перестает существовать для девушки…
* * *
Смутно, как во сне, видит Нюта белую, изумительно чистую комнату, с белыми же столами, табуретами и такого же цвета чистеньким, как игрушечка, шкафом, сверху до низу наполненным инструментами. Она лежит на чем-то высоком… Вокруг нее толпятся белые люди в халатах… Что-то шепчут, говорят…
А нестерпимая боль в голове раскалывает череп. Под влиянием этой мучительной, острой боли, сами собой закрываются глаза, тяжело опускаются веки…
— Нет, нет, хлороформу не надо. Я враг хлороформа, где без него можно обойтись, — слышит Нюта, как сквозь сон, знакомый резкий голос.
Потом вдруг до слуха ее долетает мягкий и гулкий звон колоколов.
— Что это? Неужели Пасха? Пора к заутрени, а то снова будет сердиться tante Sophie! — устало проносится в мозгу ее полусознательная мысль.
А колокола все громче, все настойчивее… Они все ближе, ближе… Звучат они как будто в ее истерзанной болью голове…
— Держите руки оперируемой… А вы голову, сестра Юматова… Так… — слышит снова Нюта тот же знакомый, несколько дребезжащий голос. Она снова с усилием поднимает веки. Над нею склонилось в странном, смешном белом колпаке, желчное, суровое лицо доктора Аврельского. Подле него молодое, в пенсне на живых, быстрых глазках, лицо Семенова. Дальше бледное, сочувственно, мягко улыбающееся Нюте — Юматовой. Еще дальше другие лица сестер.