– Ложись на ее постель, Мириам. Бронуин останется на моей, как только выпьет отвар.
– А как же вы, милорд?
Ульрик слегка улыбнулся служанке.
– Как воин, я больше привык спать стоя, прислонившись к стене или к дереву. Так удобнее, чем лежа на матраце!
– Тогда хоть возьмите одеяло прикрыть ноги.
Ульрик задумчиво смотрел, как девушка снимает с постели одеяло и укутывает его длинные ноги.
– Скажи, Мириам, ты не знаешь, где Бронуин взяла этот сухарь?
Мириам грустно пожала плечами.
– Честное слово, я сама брала сухари в дорогу и собственными руками упаковывала их. Не знаю, был ли это один из тех или же тот, что лежал на столе лорда, у которого мы останавливались на ночлег. С тех пор как леди спасла птичку, она все время приносила ей кусочки хлеба и лакомства. Может быть… это случайность?.. Бедняжка! – добавила она, глядя на Бронуин, мечущуюся в полубессознательном состоянии. – Кто же мог сделать такое?
Не успела Мириам улечься, как раздался стук в дверь и вошел брат Грегори с чашкой отвара. Служанка вскочила, чтобы взять отвар у приора и преданно опустилась на колени рядом с Бронуин, уговаривая хозяйку выпить лекарство. Им с Ульриком удалось влить в Бронуин все содержимое чашки, на дне осталась лишь трава.
– Можно мне унести птичку? – спросил приор, разглядывая неподвижного Эдди в клетке.
Ульрик кивнул.
– Да, жена и без того расстроена смертью птицы.
– Леди должна проспать всю ночь, выпив этот отвар. В нем немного опиума, чтобы расслабить тело и облегчить вывод яда, если он еще остался в теле. Завтра госпожа тоже будет сонной… и слабой, разумеется.
Приор поколебался, не зная, что еще сказать.
– Милорду что-нибудь еще нужно?
Ульрик прислонил к своей груди голову Бронуин и прижался к ней подбородком, уже поросшим золотистой щетиной. Никогда бенедиктинец не слышал подобной мольбы в голосе столь знатного рыцаря. Обычно знатные господа не выглядели столь затравленными и растерянными.
– Я прошу вас помолиться за нас, брат… всего лишь помолиться.
Оставшийся путь до Карадока прошел для Бронуин как в тумане. Ей запомнились лишь отдельные моменты. Помнила она, например, что муж держал ее в объятиях укутанной в плащ и одеяло, и как они ехали на фыркающем Пендрагоне. Смутно припоминались и ночи, проведенные в разных постелях и в различных комнатах, отличавшихся роскошью, которую, увы, она была не в состоянии оценить. Ульрик укачивал ее, положив руку ей на живот, где ужасная боль продолжала терзать внутренности, и его рука, казалось, облегчала ее страдания. Всюду, где муж оставлял целомудренные нежные поцелуи, Бронуин продолжала ощущать его прикосновения – на подбородке, кончике носа, макушке, щеках, на лбу… и губах.