пишу. Устал в полном смысле и разболелся вновь всем телом; через два дни получишь другое письмо, с подробнейшим распоряжением относительно книги, ее выпуска, продажи и прочего. А между тем тут, в этой тетради, найдешь вставку и перемену к письму
[296] «О лиризме наших поэтов». Нужно выбросить всё то место, где говорится о значении власти монарха, в каком оно должно явиться в мире. Это не будет понято и примется в другом смысле. К тому же сказано несколько нелепо, о нем после когда-нибудь можно составить умную статью. Теперь выбросить нужно ее непременно, хотя бы статья была и напечатана, и на место ее вставить то, что написано на последней странице тетради.
Кусок, который следует выбросить, начинается словами: «Значение[297] полномочной власти монарха возвысится еще» и прочее и оканчивается словами: «Такое определение не приходило еще европейским правоведцам».
О получении этого письма уведоми меня непремен<но> письмом в Неаполь, на имя посольства или в poste restante, и всё, что ни случится о том, адресуй в Неаполь. Прощай, до следую<щего> письма. Тороплюсь отдать на почту.
Весь твой Г.
Страниц в 5<-й> тетради включительно с прежними 147, а статьи две и третья вставка.
Жуковскому В. А., 8/20 октября н. ст. 1846>*
60. В. А. ЖУКОВСКОМУ.
<Франкфурт. 8/20 октября 1846.>
Нельзя было лучше и кстати сделать подарка. Моя книжка вся исписалась. Подарку дан был поцелуй, а в лице его самому хозяину.
На обороте: В. А. Жуковскому.
Плетневу П. А., 20 октября н. ст. 1846>*
61. П. А. ПЛЕТНЕВУ.
Франкфурт. 20 октя<бря н. ст. 1846>.
Назад тому два дни отправил к тебе пятую и последнюю тетрадь. От усталости и от возвращения вновь многих болезненных недугов не в силах был написать об окончательных распоряжениях. Пишу теперь. Ради бога, употреби все силы и меры к скорейшему отпечатанью книги. Это нужно, нужно и для меня, и для других; словом, нужно для общего добра. Мне говорит <это> мое сердце и необыкновенная милость божия, давшая мне силы потрудиться тогда, когда я не смел уже и думать о том, не смел и ожидать потребной для того свежести душевной, и всё мне далось вдруг на то время: вдруг остановились самые тяжкие недуги, вдруг отклонились все помешательства в работе, и продолжалось всё это по тех пор, покуда не кончилась последняя строка труда. Это просто чудо и милость[298] божия, и мне будет грех тяжкий, если стану жаловаться на возвращенье трудных, болезненных моих <припадков>. Друг мой, я действовал твердо во имя бога, когда составлял мою книгу, во славу его святого имени взял перо, а потому и расступились перед мною все преграды и всё, останавливающее бессильного человека.