Транспорт замер возле Крейвен-стрит; этим воспользовались еще восемь человек и втиснулись в автобус. Пошел дождь. Словно в ответ на три этих события пожилая женщина издала чудовищный вздох, а любитель водного спорта тяжело навалился на ручку своего зонтика. Дебора изо всех сил старалась не дышать и не упасть в обморок.
Что угодно — ветер, дождь, гром, даже четыре всадника из Апокалипсиса — лучше, чем этот кошмар. Даже еще один разговор с Ричи Рикой лучше. Когда автобус полз дюйм за дюймом к Трафальгарской площади, Дебора протиснулась мимо пяти скинхедов, двух панк-рокеров, полудюжины домохозяек и шумной группы самодовольных американских туристов. Она достигла двери как раз в тот момент, когда показался монумент Нельсона, и после решительного прыжка снова оказалась под хлещущими в лицо ветром и дождем.
Открывать зонтик она не стала. Все равно ветер вырвет его из рук словно носовой платок и понесет по улице. Она огляделась, отыскивая какое-нибудь укрытие. Площадь была пуста — широкое бетонное пространство с фонтанами и готовыми к прыжку львами. Без привычной голубиной стаи и без бродяг, обычно нахальных и грубых, которые валяются возле фонтанов, залезают на львов и подначивают туристов, чтобы те бросили что-нибудь птицам, площадь выглядела — наконец-то — как памятник герою, как и было задумано. Вот только укрытием от непогоды она оказалась никудышным. За завесой дождя виднелась Национальная галерея, перед ней несколько человек возились с зонтиками или торопливо бежали наверх по широкой каменной лестнице. Там было укрытие, и не только. Еда, если она в этом нуждалась. Искусство, если она в этом нуждалась. И возможность отвлечься, которой она жаждала последние восемь месяцев.
Дебора побежала в подземный переход и через несколько мгновений выскочила на площадь. Стремительно пересекла ее, прижимая к груди черный портфолио; ветер рвал на ней плащ, швыряя дождевые струи. Когда она добралась до дверей галереи, вода шлепала в туфлях, чулки были забрызганы грязью, а волосы напоминали промокшую шерстяную шапку.
Куда пойти… Она не была в галерее целую вечность. Какой стыд, мелькнула мысль. Ведь она сама вроде бы считалась художницей.
Все дело в том, что в музеях ее всегда захлестывали впечатления, и уже через четверть часа она превращалась в их жертву. Другие посетители могли ходить часами, смотреть, оценивать мазок, чуть ли не утыкаясь носом в полотно. Для Деборы пределом были десять картин, да и то, рассматривая десятую, она уже не помнила первую.
Сдав вещи в гардероб, она взяла план музея и отправилась по залам, радуясь, что очутилась в тепле и получит хотя бы временную передышку. Пускай сейчас пока так и не востребовано ее мастерство фотографа, экспозиция по крайней мере обещает отвлечь ее на несколько часов от самой больной ее темы. А если уж ей совсем повезет, то Саймона задержит в Кембридже на всю ночь его работа. Их спор не сможет продолжиться. И она выиграет еще какое-то время.