Рот графини изогнулся наподобие коромысла, и дальше говорить она не смогла.
– На все воля Божья, – растерянно пробормотал герцог и в панике оглянулся на Долгорукого и Фандорина.
– Евгений Максимилианович, ваше высочество, уверяю вас, что обстоятельства безвременной кончины вашего родственника тщательнейше расследуются, – взволнованным голосом сообщил губернатор. – Вот господин Фандорин, мой чиновник для наиважнейших поручений, этим занимается.
Эраст Петрович поклонился, и герцог задержал взгляд на лице молодого чиновника, а графиня залилась слезами еще пуще.
– Зинаида Дмитриевна, душенька, – всхлипнул и князь. – Эраст Петрович – боевой товарищ вашего братца. По воле случая остановился в той же гостинице, у Дюссо. Очень толковый и опытный следователь, во всем разберется и доложит. А плакать что же, ведь не вернешь…
Пенсне Евгения Максимилиановича блеснуло холодно и начальственно:
– Если господин Фандорин выяснит что-нибудь важное, прошу немедвенно сообщить лично мне. Пока не прибыв великий князь Кирилл Александрович, я представляю здесь особу государя императора.
Эраст Петрович еще раз молча поклонился.
– Да, государь… – Зинаида Дмитриевна трясущимися руками достала из ридикюля смятую телеграмму. – Доставили высочайшую депешу. "Поражен и огорчен внезапной смертью генерал-адъютанта Соболева. – Всхлипнув и высморкавшись, стала читать дальше. – Потеря для русской армии трудно заменимая и, конечно, всеми истинно военными сильно оплакиваемая. Грустно терять столь полезных и преданных своему делу деятелей. Александр".
Фандорин чуть приподнял брови – телеграмма показалась ему холодноватой. «Трудно заменимая»? То есть получается, что заменить все-таки можно? «Грустно» – и только-то?
– Завтра проводы и панихида, – сказал Долгорукой. – Москвичи желают отдать герою последнюю дань. Потом, очевидно, тело поездом отправят в столицу? Его величество наверняка распорядится устроить государственные похороны. Многие с Михайлой Соболевым проститься захотят. – Губернатор приосанился. – Меры, ваше высочество, приняты. Тело забальзамировано, так что препятствий не возникнет.
Герцог искоса взглянул на жену, утиравшую неиссякаемые слезы. Вполголоса сказал:
– Видите ли, князь, император пошев навстречу пожеваниям семьи и позволив хоронить Мишеля по-семейному, в рязанском имении.
Владимир Андреевич с чуть излишней, как показалось Фандорину, поспешностью подхватил:
– И правильно, так оно человечней, без помпы-то. Какой человек был, просто душа-человек.
Вот этого говорить не следовало. Начавшая успокаиваться графиня разрыдалась пуще прежнего. Губернатор часто заморгал, вынул преогромный платок, по-отечески вытер Зинаиде Дмитриевне лицо, после чего, расчувствовавшись, шумно в него высморкался. Евгений Максимилианович взирал на славянскую несдержанность чувств с некоторой растерянностью.