– Доложу наверх. Немедленно, шифрованной депешей. Как только ответят – вызову. Быть на месте, никуда не отлучаться. Евгений Осипович, вы где?
– У себя на Тверском бульваре. Пороюсь в бумагах Хуртинского.
– Я буду у Дюссо, – доложил Фандорин. – Честно говоря, валюсь с ног. Двое суток п-почти не спал:
– Идите, голубчик, поспите часок-другой. И приведите себя, наконец, в приличный вид. Я за вами пришлю.
Спать Эраст Петрович, собственно, не собирался, однако намеревался освежиться – принять ледяную ванну, потом хорошо бы массаж. А сон, какой там сон, когда такие дела творятся. Разве уснешь?
Фандорин отворил дверь номера и шарахнулся назад – прямо под ноги ему повалился Маса, припал замотанной башкой к полу, зачастил:
– Господин, мне нет прощения, мне нет прощения, мне нет прощения. Я не уберег вашего онси и не сумел охранить важный кожаный портфель. Но этим мои прегрешения не ограничились. Не в силах вынести позора, я хотел наложить на себя руки и посмел для этого воспользоваться вашим мечом, но меч сломался, и тем самым я совершил еще одно страшное преступление.
На столе лежала сломанная пополам парадная шпажонка.
Эраст Петрович сел на пол рядом со страдальцем. Осторожно погладил его по голове – даже через полотенце ощущалась огромная шишка.
– Маса, ты ни в чем не виноват. Грушина-сэнсэя погубил я, и этого я никогда себе не прощу. И с портфелем ты не виноват. Ты не струсил, не проявил слабость. Просто здесь другая жизнь и другие правила, к которым ты еще не привык. А шпага – дрянь, вязальная спица, зарезаться ей невозможно. Купим другую, ей цена пятьдесят рублей. Это же не фамильный меч.
Маса распрямился, по его искаженному лицу текли слезы.
– И все-таки я настаиваю, господин. Мне невозможно жить после того, как я вас так ужасно подвел. Я заслуживаю наказания.
– Хорошо, – вздохнул Фандорин. – Ты выучишь наизусть десять следующих страниц словаря.
– Нет, двадцать!
– Ладно. Но не сейчас, а потом, когда голова заживет. Пока же приготовь ледяную ванну.
Маса бросился вниз с пустым ведром, а Эраст Петрович присел к столу и раскрыл записную книжку Хуртинского. Это, собственно, была не записная книжка, а английский schedule-book, календарный дневник, в котором каждому дню года отводилась особая страница. Удобная штука – Эраст Петрович такие уже видел. Стал перелистывать, не надеясь найти что-либо существенное.
Все сколько-нибудь секретное и важное надворный советник, конечно, держал в сейфе, а в книжку записывал всякие мелочи для памяти – время деловых свиданий, аудиенций, докладов. Многие имена обозначены одной или двумя буквами. Надо будет во всем этом разобраться. На 4 July, Tuesday (то есть, по нашему 22 июня, вторнике) взгляд коллежского асессора задержался, привлеченный странной продолговатой кляксой. До сих пор ни одной кляксы и даже помарки в книжке не было – Хуртинский, по всему видно, был человеком исключительной аккуратности. И форма кляксы чуднАя – словно чернила не капнули с пера, а были размазаны нарочно. Фандорин посмотрел листок на свет. Нет, не разобрать. Осторожно провел по бумаге кончиком пальца. Кажется, что-то было написано. Покойный пользовался стальным пером, нажим у него сильный. Но прочесть не представлялось возможным.