– Господин Фандорин, я осмелилась придти к вам, потому что вы старый товарищ Мишеля и расследуете обстоятельства его кончины. Муж уехал вчера вечером с великим князем. Какие-то срочные дела. А я повезу тело брата в имение, хоронить. – Зинаида Дмитриевна запнулась, словно колебалась, стоит ли продолжать. И потом решительно, словно головой в омут, проговорила. – Муж уехал налегке. А в одном из его сюртуков, оставшемся здесь, прислуга нашла вот это. Эжен такой рассеянный!
Графиня протянула сложенный листок, и Фандорин заметил, что в руке у нее осталась еще какая-то бумажка. На бланке 4-го армейского корпуса размашистым почерком Соболева было написано по-французски:
«Эжен, будь 25-го утром в Москве для окончательного объяснения по известному тебе предмету. Час настал. Остановлюсь у Дюссо. Крепко обнимаю. Твой Мишель».
Эраст Петрович вопросительно взглянул на посетительницу, ожидая разъяснений.
– Это очень странно, – почему-то шепотом произнесла та. – Муж не сказал мне, что должен в Москве встретиться с Мишелем. Я вообще не знала, что брат в Москве. Эжен сказал лишь, что нам нужно сделать кое-какие визиты, а потом мы вернемся в Петербург.
– Действительно странно, – согласился Фандорин, заметив по штемпелю, что депеша отправлена из Минска с нарочным еще 16-го. – Но почему вы не спросили об этом у его высочества?
Графиня, закусив губу, протянула второй листок.
– Потому что Эжен скрыл от меня вот это.
– Что это?
– Записка Мишеля, адресованная мне. Очевидно, была приложена к депеше. Почему-то Эжен мне ее не передал.
Эраст Петрович взял листок. Видно было, что написано наспех, в последнюю минуту:
"Милая Зизи, непременно приезжай вместе с Эженом в Москву. Это очень важно. Я не могу тебе сейчас ничего объяснять, но может сдаться, (дальше полстрочки зачеркнуто) что мы долго с тобой не увидимся".
Фандорин подошел к окну и приложил записку к стеклу, чтобы прочесть зачеркнутое.
– Не трудитесь, я уже разобрала, – сказала за спиной дрогнувшим голосом Зинаида Дмитриевна. – Там написано: «что эта встреча будет последней».
Коллежский асессор взъерошил мокрые, только что причесанные волосы. Так, получается, Соболев знал, что ему угрожает опасность? И герцог об этом тоже знал? Вон оно что… Он обернулся к графине:
– Я сейчас ничего не могу вам сказать, мадам, но обещаю, что выясню все обстоятельства. – И посмотрев в полные смятения глаза Зинаиды Дмитриевны, добавил. – Разумеется, со всей возможной д-деликатностью.
* * *
Едва графиня ушла, Эраст Петрович сел за стол и по обыкновению, желая сосредоточиться, занялся каллиграфическим упражнением – стал писать иероглиф «спокойствие». Однако на третьем листке, когда до совершенства было еще очень далеко, в дверь снова постучали – резко, требовательно.