Опоздали!
Как же он торопился – вот первое, что подумала Коломбина.
Содрогнувшись, отвернулась. На столе, возле лампы, лежал листок. Подошла на негнущихся ногах. Прочла ровные, без единой помарки строчки:
Внезапно качнулись гардины –
Сквозь сон зашептала парча,
На старом бюро без причины
Взяла и погасла свеча.
Какие-то струны задело
Перстами грозовых теней.
Неужто Она разглядела
Мерцанье лампады моей?
Ужель наконец-то стихает
Болезненных грез круговерть —
И жизнь, как свечу, задувает
Дыханием девственным Смерть?
Не та, о которой мы пишем,
Едва научась рифмовать, –
Иная, которою дышим,
Когда уже нечем дышать!
– Господи, – простонала она. – Ну куда же он так спешил?
– Паскарей уйти, пока не заметири, – откликнулся Маса, зачем-то уткнувшись носом в подоконник, а потом и вовсе высунулся наружу. – Сдерар деро и порез обратно.
– Кто полез? – всхлипнула Коломбина. – Куда полез? О чем вы?
Японец ответил неожиданное:
– Убийца. Врез по позярной рестнице, проромир тереп и вырез обратно.
– Какой убийца? Гдлевский сам наложил на себя руки! Ах, ну да, вы ведь ничего не знаете!
– Сам? – Маса поднял с пола обрезок железной трубы. – Вот так? – Он снял котелок и изобразил, будто бьет себя сзади по затылку. – Так, Коромбина-сан, отень трудно. Нет, мородой теровек сидер у стора. Кто-то за – рез в окно. Мородой теровек перепугарся, побезяр к двери. Убийца догнар и стукнур зерезкой по макуське.
Он присел на корточки над телом, поковырял пальцем в кровавой каше. Коломбина схватилась за край стола, потому что комната вдруг поплыла у ней перед глазами.
– Терепуська вдре-без-ги, – с видимым удовольствием выговорил японец звучное слово. – Отень, отень сирьный убийца. Таких маро. Это хоросё. Гаспадизну будзет регче найти.
Коломбина всё не могла прийти в себя от нового потрясения. Так Гдлевский не покончил с собой? Его убили? Но кто? Ради чего? Бред, морок!
– Надо послать за полицией, – пробормотала она.
Хотелось только одного – поскорей выбраться из этой жуткой комнаты с ее запахом свежей убоины.
– Я сама. Я спущусь к дворнику!
Маса покачал головой.
– Нет, Коромбина-сан. Снатяра гаспадзин. Пусчь смотрит. Порицию потом. Зьдите тут. Я иду искачь терефон.
Он отсутствовал минут двадцать, и это были худшие двадцать минут в жизни Коломбины. Именно об этом она думала, стоя у окна и глядя на огоньки, что светились за черной массой Петровского парка. Обернуться боялась.
Когда сзади послышался легкий шорох, она зажмурилась и втянула голову в плечи. Представилось, как с пола поднимается мертвый Гдлевский, поворачивает свою расколотую голову и движется к окну, растопырив руки. Нет ничего хуже, чем стоять к неведомой опасности спиной. Взвизгнув, Коломбина развернулась.