– И Просперо тоже был там. Сказал, ночью не мог уснуть, а перед самым рассветом явственно услышал зов Аваддона. Встал, оделся и поехал. Увидел, что дверь при – открыта. Вошел, а Никифор, то есть Аваддон, в петле. Уж и остыть успел… Полиция про клуб, конечно, ничего не знает. Решила, что Просперо и я – просто знакомые удавленника… – Петя зажмурился, очевидно, вспомнив ужасную картину. – Никиша лежит на полу. На шее синяя борозда, глаза выпучены, язык весь огромный, распухший, во рту не помещается. И запах чудовищный! Петя затрясся, клацая зубами.
– Выходит, был Знак… – прошептала Коломбина и подняла руку, чтоб перекреститься (не от набожности, конечно, а по детской привычке), да вовремя спохватилась. Пришлось сделать вид, что поправляет локон.
– Кто же это теперь скажет? – боязливо поежился Петя. – В стихотворении про Знак ничего нет.
– В каком стихотворении?
– В предсмертном. У наших так заведено. Перед тем, как обвенчаться со Смертью, непременно стихотворение сочинить, без этого нельзя. Просперо называет его «эпиталамой» и еще «мигом истины». Он дал городовому полтинник, и тот позволил списать. Я тоже себе скопировал…
– Дай! – потребовала Коломбина.
Выхватила у Пети мятый, закапанный слезами листок. Прочла сверху, крупно: «Загадка». Очевидно, название.
Но при Пете прочесть «эпиталаму» было невозможно. Он снова завсхлипывал, принялся пересказывать историю по второму разу.
Тогда Коломбина взяла его за плечи, подтолкнула к двери и сказала одно-единственное слово:
– Уходи.
Точь-в-точь как накануне ночью, уже после всего, сказал ей Просперо. Только еще для пущей эффектности пальцем указала.
Петя умоляюще посмотрел на нее, немного помялся на месте, повздыхал и побрел прочь, как побитая собачонка. Коломбина нахмурилась. Неужто она вчера выглядела так же жалко?
Изгнание плачущего Пьеро доставило ей нехорошую, но безусловную радость. У меня определенно есть задатки роковой женщины, сказала себе Коломбина и уселась к окну читать последнее стихотворение некрасивого человека, носившего при жизни некрасивое имя Никифор Сипяга:
Загадка
Недоброй ночью, нервной ночью
Клыками клацает кровать
И выгибает выю волчью,
И страшно спать.
Спать страшно, но не спать страшнее.
Сквозь бельма белые окон
Скелеты ясеней синеют.
Их скрип, как стон.
Еще я есть на этом свете.
Я – тяжесть, трепет и тепло.
Но в доме Зверь, снаружи ветер
Стучит в стекло.
А будет так: снаружи ветер.
Урчит насытившийся Зверь,
Но только нет меня на свете.
Где я теперь?
Коломбине вдруг стало невыносимо страшно – впору за Петей бежать, просить, чтоб вернулся.