Бальдунг хмыкнул, но ничего не изрек; он возился пальцами в миске, что осталась от завтрака, и с хлюпаньем облизывал их. Смердело от него так, что Тристан вынужден был зажимать нос платочком.
— Могу ли я, в свою очередь, спросить, что привело вас из Кольны, фрате Гвиттон? — выказал любезный интерес Патс.
Аббат развел руками:
— Сие я могу сказать лишь самому хире Бофранку, прошу понять меня правильно.
— Печально, — покачал головою молодой человек. — Мы только и делаем, что ходим туда и обратно, охраняем друг от друга тайны, а в это время творится бог весть что и, кто знает, не перейден ли уже тот рубеж, за которым возвращение назад невозможно.
— Все в руках господа, — пробормотал аббат отстранено.
— Господь тут ни при чем, — отрезал Бальдунг. — Что же не явит он лик свой, а, фрате Гвиттон? Кстати, что вы делаете в Кольне?
— Что может делать священник? Наставляю людей на путь, предопределенный господом… Уж не заподозрили ли вы во мне обманщика, вы, человек, чьего имени я так и не услыхал?
— А вам его знать ни к чему, — сказал Бальдунг. — К тому же в Кольне всего два священника, и ни одного из них, как мне кажется, не зовут Гвиттон.
— Однако ж я — именно фрате Гвиттон из Кольны, и хотел бы сказать, что:
Не всяк есть друг, про дружбу говорящий,
Не всяк есть враг, про то молчащий.
Делами токмо доказать возможно,
Да долгим временем, что истинно, что ложно.
— То-то что делами, — проворчал нюклиет с гадкой гримасою, но все же унялся, вылизывая миску, и сие занятие, судя по всему, казалось ему столь же приятным, сколь отвратительным виделось оно остальным присутствующим.
Так и сидели в молчании, слушая потрескивание дров в камине да доносившийся с улицы шум — то цокот копыт по мостовой, то громкое многоголосое мяуканье, а однажды раздался отдаленный выстрел из пистолета или аркебузы.
Со скуки молодой Патс принялся листать найденную на камине книгу, склонившись к самому огню, Бальдунг закончил облизывать посудины и задремал, где сидел, лишь старичок Кнерц в своей постоянной подвижности не мог усидеть на месте и то ворошил в камине дрова кочергою, то подбегал к окну, дабы посмотреть, что делается снаружи, то преискусно вертел в воздухе тросточкою.
Аббат же молча размышлял, уставясь в камин.
Занятый каждый собою, они не заметили, как на пороге, хромая, появился тот, кого ждали они с самого утра, — субкомиссар Хаиме Бофранк, из-за плеча которого выглядывала весьма перепуганная хозяйка.
Первым, кто узрел присутствие Бофранка, оказался его брат — на счастье Тристана.
Аббат бросился навстречу, бормоча: