– И он не сердит на меня?!
– Внешне этого не выказывал… но если вспомнить ваши ссоры и разногласия, а также размолвку последних лет?.. Вы, поди, несколько лет уже не разговаривали друг с другом, не поклонились бы, случись вам встретиться на улице, а тут он сам зовет тебя.
– Что ж, поедем, – сказал Бофранк. – Мне в самом деле нужен отдых, и отчего не насладиться им в местах, любимых и знакомых с самого детства.
Мальтус Фолькон готов был поклясться, что в этот миг он увидел блеснувшие на ресницах Бофранка слезы.
«Когда я выхожу в сад, я пугаюсь, поскольку все время вижу зайца, который, как подсказывает мне мое сознание, является ведьмой или каким-то ведьминским духом – так пристально он смотрит на меня. Иногда я вижу мерзкую ласку, перебегающую через мой двор, а иногда в амбаре мне попадается большой облезлый кот, который мне также подозрителен».
Джордж Гиффорд. Dialogue
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ,
в которой Хаиме Бофранк приезжает в поместье отца, но вместо отдыха его ожидают там неприятные неожиданности
Для доставки Бофранка, непрестанно ощущавшего во всех членах небывалую слабость и подверженного частым головокружениям, в поместье отца Проктор Жеаль испросил у грейскомиссара его личную карету – в салоне ее укреплены были мягчайшие кресла, подвешенные на ремнях, а рессоры были столь хорошо отрегулированы, что все неровности дороги скрадывались, словно бы их и не было.
Ольц был оставлен следить за квартирою; с Бофранком выехал сам Жеаль, который пообещал погостить день-другой, после чего отправиться и заняться подготовкой к свадьбе. Он полагал, что выздоровление Бофранка придется как раз на этот значительный день.
– Что же избранница твоя? – спросил субкомиссар, когда карета двинулась по набережной к Западным воротам. – Все та же или, может быть, ты что-то сокрыл от меня, как свойственно всем ветреным натурам?
– Грешно говорить так, – заметил с легкой укоризною Жеаль. – Ибо я:
Не знаю краше той поры,
Не знаю месяца и дня,
Что так бы радовал меня,
Как суток нынешних дары.
Порок успел мне надоесть
И бессердечием обидеть,
Но я предвижу ту обитель,
Где радость я найду и честь,
Где сердце преданное есть.
– Уволь от излияний своих чувств, – смеясь, сказал Бофранк. – Припаси их для красавицы Эвфемии!
Жеаль улыбнулся в ответ, но в душе его таилась тревога. Хаиме Бофранк был смертельно бледен; кожа его и без того никогда не отличалась румянцем, но сия бледность была сродни таковой у покойника. И хотя лекарь сказал, что состояние страдальца чрезвычайно улучшилось противу прежнего, Бофранк все равно не мог обходиться без сторонней помощи. Порою он терял сознание, а по ночам видел не обычный свой сон – нет, тот испарился без остатка! – а нечто непостижимое и жуткое, отчего мог спать лишь при зажженных светильниках и когда в комнате находился еще кто-то (обыкновенно это был Ольц, спавший на тюфяке, брошенном на пол подле кровати больного).