– А теперь возьми Роз на руки и замри, – скомандовала Изабель, склоняясь к видоискателю.
– Простите, мэм, как вы сказали? – удивилась Энни.
– Я должна оценить композицию.
– Вы сказали «Роз».
– Нет.
С ребенком на коленях Энни присела прямо под потоком льющегося сверху света. Свет был такой яркий, что девочка зажмурилась.
– Что, я действительно сказала «Роз»? – спросила Изабель, глядя в камеру.
– Да, мэм.
Композиция и на этот раз показалась Изабель удачной: мирно спящий младенец и Мадонна, исполненная мудрости и всепрощения.
– Когда родилась Роз, – сказала Изабель после минутного молчания, – у меня было сильное кровотечение. Я просто истекала кровью. Врач долго ничего не мог сделать. Но самое страшное: я совершенно не чувствовала, что теряю столько крови. Не было никакой боли, словно я сама по себе, а мое тело само по себе уплывает куда-то прочь.
Изабель замолчала, вспомнив пропитанные кровью простыни. – Тогда я очень испугалась за свою жизнь, – продолжила Изабель. – И совсем забыла про Роз. Наверное, поэтому она и умерла.
Энни заметила, как в ее глазах мелькнуло отчаяние.
– Все хорошо, мэм, – одобряюще сказала ей Энни. – Смотрите, какой чудесный ребенок!
Чуть приподняв младенца, она показала его Изабель, и той показалось, что это он сам воспарил в потоке золотого дождя, льющемся с неба.
Изабель легко нашла множество причин, извиняющих ее минутную слабость прошлой ночью. Каждая из них была весьма веской, и каждой в отдельности было достаточно для того, чтобы навсегда закрыть этот вопрос и более не думать о нем. Так тяжелая дверь склепа закрывает последний проблеск дневных лучей, погружая могилу в беспросветный мрак.
«Это случилось, потому что я была огорчена другими неприятными происшествиями дня.
Потому что я оказалась в этой злосчастной комнате, полной вещей, принадлежавших моим умершим детям.
Потому что она так похожа на Элен.
Потому что я никогда себе больше этого не позволю.
Потому что моя душа умерла.
Потому что я уже мертва».
Из Аделины получился прекрасный младенец Иисус. Аделина сразу приходила в прекрасное расположение духа, стоило ее только хорошенько накормить и чуть-чуть побаюкать. Больше всего ей нравились солнечные зайчики, играющие возле ее головы. Она ловила их пухлой ручкой и чирикала, как птенец.
Как Мадонна должна взирать на своего божественного младенца – с трепетом, почтением или, может быть, с любовью? Следует ли ей держать руки так, чтобы его крохотная головка была повернута чуть-чуть в сторону камеры, и руками поддерживать его ребра, тоненькие, словно цыплячьи кости? Наверное, лучше будет, защищая его, окружить его складками плаща. Или лучше, чтобы ее распущенные волосы частично прикрывали его маленькое тело, тем самым напоминая зрителю, что когда-то он и она были одной плотью? Что, кроме божественной, в нем присутствует также и человеческая сущность.